Первоначально казалось, что понимание «миссионерского ориентализма» должно быть очевидным, но реальность оказалась сложнее. Многие из тех, кто преподавал на противоисламском и противобуддистском направлениях Казанской духовной академии действительно испытывали серьезную антипатию к предмету своих исследований. Однако подобная враждебность была далеко не всеобщей. Как видно из ранних работ самого талантливого востоковеда Николая Ильминского, даже убежденный христианин может изучать религию конкурента с относительной беспристрастностью. В поздние годы отношение Ильминского к исламу ужесточилось, но, возможно, не является совпадением, что его неприязнь развилась только тогда, когда он сменил башню из слоновой кости ученого на практическую миссионерскую работу.
Вероятно, самый известный русский востоковед-миссионер отец Иакинф слишком сильно симпатизировал предмету своих штудий. Более того, его с трудом можно назвать верным сыном Церкви. Часто описываемый как «вольнодумец в рясе», он оставался монахом против своей воли, и его взгляды были светскими. Последующие поколения церковных лидеров возносили ему хвалу, а вот современники едва ли поощряли его академические занятия.
Вклад Казанского университета в развитие востоковедения широко известен, а вот деятельность духовной академии Казани в значительной степени оставалась в тени. Исследования по истории этой научной дисциплины в Российской империи обычно предполагают, что серьезное изучение Востока в Казани завершилось в 1854 г., а те, кто признают сохранение традиции после этой даты, склонны обвинять ученых в реакционности и субъективизме
632. С учетом традиционного для Православной церкви равнодушия к теме прозелитизма и низкого уровня уважения светских ученых к православному духовенству XIX в. казанские миссионеры-востоковеды столкнулись в большими препятствиями на пути к признанию их интеллектуальной состоятельности. Но было бы совершенно неправильно упускать роль Академии в развитии российского востоковедения. Как указывает Марк Батунски, преподаватели противоисламского направления «были первыми профессиональными исламоведами в истории российского миссионерского движения, которые с энтузиазмом взялись за пересмотр существующих методов и стереотипных характеристик XIX в. для широкого и довольно размытого круга понятий мусульманской религии»
633.
Глава 7
Подъем Петербургской школы
Для сего весьма было бы полезно заведение такой академии, которая могла бы служить посредницею между образованностью Европы и просвещением, скрывающимся в недрах Азии… в которой критический европеец стоял бы наряду с азиатским ламою.
Сергей Уваров
По сравнению со своим волжским собратом Петербургская школа расцвела относительно поздно. Рождение российского востоковедения как академической дисциплины произошло примерно в те годы, когда Петр Великий только основывал город на Неве, в начале XVIII в. Но как уже было сказано, начинания Петра в области изучения Востока были не слишком результативными в течение нескольких десятилетий после его смерти. После нескольких фальстартов самодержавие больше не предпринимало попыток изучать азиатские языки до эпохи Екатерины II. А что касается Академии наук, то она играла лишь вспомогательную роль до самого заката империи.
После длительного пребывания в состоянии полусна востоковедение в столице пробудилось в самом начале XIX в., после того как Александр I открыл несколько новых университетов. Подобно Академии наук при Петре, учреждение этих организаций было вызвано в первую очередь утилитарными задачами. По словам Александра Вучинича, «подготовка государственных чиновников на различные позиции стала фактором первостепенной важности в решении об открытии российских университетов; с точки зрения правительства университетские профессора были не независимыми представителями свободных наук, а [государственными] чиновниками»
634.
В подходе Александра I к высшему образованию было заложено внутреннее противоречие. Задумывая свои новые университеты, он видел перед собой две европейские модели. Существовали французские профессиональные школы – специализированные колледжи под строгим государственным контролем, учрежденные Наполеоном для обучения бюрократии. Ближе к дому можно было видеть более свободный германский пример. Взяв за основу Берлинский университет, основанный министром образования Пруссии Вильгельмом фон Гумбольдтом в 1810 г., германские автономные организации высшего образования ставили своей конечной целью исключительно приобретение знаний (Вариант полностью независимого статуса Оксбриджа, разумеется, в расчет не принимался)
635.
Несмотря на то что целям правительства более соответствовал галльский вариант, оно выбрало тевтонский
636. В результате российские университеты находились под разнонаправленным влиянием либеральных и охранительных течений, не говоря уже о постоянных противоречиях между практической подготовкой и чистой наукой. Последняя чаще прочих раздражала профессоров востоковедения, особенно тех, кому довелось преподавать в столице империи, в непосредственной близости от органов самодержавной власти.
Помимо новых заведений в Харькове и Казани, указ императора 1804 г. предполагал открытие университета в Санкт-Петербурге, но на его реализацию потребовалось еще 15 лет. В этот период времени, помимо разнообразных военных и других специализированных школ, единственным учебным заведением, дававшим образование выше среднего, являлся Педагогический институт. В 1816 г. его переименовал в Главный педагогический институт, его основной целью была подготовка педагогов для императорских гимназий и университетов. Три года спустя, 8 февраля 1819 г., Александр I одобрил повышение статуса педагогического института до университета.
И начало деятельности Санкт-Петербургского университета, и второе рождение ориенталистики в российской столице были тесно связаны с именем попечителя учебного округа графа Сергея Семеновича Уварова
637. История оказалась не слишком благосклонна к нему, поскольку его деятельность связана с правлением наиболее склонного к репрессиям царя Николая I. В качестве министра просвещения в николаевском правительстве он сформулировал идеологический девиз его правления, официальную доктрину, базирующуюся на трех принципах; православие, самодержавие, народность. Советские историки заклеймили его как реакционного лакея «жандарма Европы», и это мнение разделял Николас Рязановский в своем исследовании уваровской идеологии
638. По правде говоря, политические взгляды Уварова были значительно более умеренными, чем многих других чиновников того времени, зачастую интриговавших против него
639. Современники называли графа жадным, льстивым и тщеславным. Историк из Московского университета Сергей Соловьев вспоминал: «Представляя из себя знатного барина, Уваров не имел в себе ничего истинно аристократического; напротив, это был лакей, получивший порядочные манеры в доме порядочного барина (Александр I)…»
640
