Первые десятилетия существования Петербургской школы важны еще с одной точки зрения. Катя Хокансон отметила, что «в России самые известные востоковеды далеко необязательно были настоящими учеными, а скорее теми, кто оказывался достаточно умен, чтобы монетизировать свой интерес к ориенталистике и восточным сюжетам, появившимся в России как результат западноевропейского энтузиазма»
710. Расположенный в культурном центре империи университет повлиял на русскую словесность в ту эпоху, когда Восток находился на пике моды. И когда самый известный профессор школы 1830-х гг. Осип Сенковский обратился к литературному творчеству, это во многом пробудило интерес к этой теме со стороны таких выдающихся писателей, как Пушкин и Лермонтов. Несмотря на сильный налет нигилизма в творчестве Сенковского, это в конечном итоге самый главный вклад этого деятеля в российскую культуру.
Глава 8
Восточный факультет
Действительно, нет в России места благоприятнее для успешного развития восточных языков, как Петербург… Пламенная поэзия арабов, роскошная литература Персии и Турции, умозрительное изучение буддистов, священный язык евреев и иероглифы Китая имеют своих истолкователей, своих усердных проповедников.
А. В. Попов
На северной окраине Санкт-Петербурга, в районе Старой Деревни находится любопытное здание. На Приморском проспекте, оживленной магистрали, тянущейся вдоль правого берега Большой Невки, стоит трехэтажное сооружение из грубо обработанного серовато-фиолетового гранита, верхний ярус которого украшен веселым желтым, голубым и красным кирпичом. Оно высится среди деревьев в бывшем дачном районе. При ближайшем рассмотрении в здании проступают черты, совершенно чуждые самому вестернизированному городу России. Ничего не подозревающий посетитель, зайдя через южные ворота, будет поражен видом массивного портика на четырех столбах, совершенно не похожего на те неоклассические варианты, которые любили русские архитекторы XIX в. Вместо стандартного решения в виде белых колонн – прямоугольные столбы и причудливые тибетские капители поддерживают ярко-красный фриз с зеркальными дисками, отгоняющими злых духов. На них покоится восьмиспицевое колесо дхармы, фланкированное парой ланей, а крышу украшают два латунных цилиндра, символизирующих победу буддизма. Фасад с заостренными углами, скошенные внутрь линии, плоская крыша и экзотические детали – эту архитектуру правильнее всего было бы описать как смесь петербургского модерна с традициями Лхасы.
Освященный в 1915 г. бурятским Ламой Агваном Доржиевым храм в Старой Деревне с трудом появлялся на свет. В начале XX в. Доржиев служил посланником Далай-ламы XIII при дворе Романовых, и именно по его инициативе был построен буддийский дацан, или молельный дом. Храм предназначался для небольшой петербургской общины бурят и калмыков – национальных меньшинств, верных тибетской традиции гелугпа. Наряду со множеством церквей, синагог и мечетью он обслуживал духовные потребности неосновных конфессий, представленных в многонациональной столице империи
711.
Николай II одобрил строительство дацана в начале 1909 г., через три года после Манифеста 1905 г., где говорилось о веротерпимости, но это решение вызвало бурю возмущения среди не столь прогрессивно мыслящих подданных императора. Священному Синоду не понравилось, что храм будет расположен неподалеку от древней Благовещенской церкви и кладбища, что может оскорбить чувства верующих, другие переживали, что «идолопоклоннический храм» будет распространять язычество в самом сердце христианской России. В то же время сообщение о том, что финансировать строительство будет японское посольство, породило страхи панмонгольского толка. Под мощным давлением Департамента духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел премьер-министр Петр Столыпин через несколько месяцев убедил Николая II отозвать свое решение. Обосновав этот шаг тем, что «ввиду отдаленности его от центра города и затруднительности установления надзора со стороны гражданской власти за этим общежитием здешних буддистов», Столыпину удалось затормозить строительство
712.
Но у храма оказались и влиятельные друзья. Вскоре после покупки земельного участка в Старой Деревне Лама Доржиев проницательно пригласил нескольких влиятельных востоковедов вступить в консультативный комитет, куда вошли возглавивший ее Федор Щербатской, специалист по санскриту с факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета, двое его коллег, занимавшихся монгольским языком, а также академики Сергей Ольденбург и Василий Радлов. Доржиев также привлек художника Николая Рериха и издателя, любителя буддийского искусства князя Эспера Ухтомского. Это был мудрый шаг, так как ученые оказались наиболее эффективными защитниками этого проекта. Щербацкой и Ольденбург обратились к Столыпину с призывом позволить возобновить работы по строительству храма. Первое время их прошения игнорировались, но, по счастью, жена Щербацкого оказалась родственницей заместителя министра внутренних дел Сергея Крыжановского. И после вмешательства последнего Столыпин уступил.
Протесты вспыхнули с новой силой. Типичным примером желчной критики служит памфлет архимандрита Варлаама, который громыхал: «Наступает власть тьмы и время антихриста, ибо открытое идолослужение… в столице… что это, как не восстание древнего змия-дракона на Христа»
713. Тем временем Департамент иностранных вероисповеданий не жалел сил в попытках саботировать проект, полицейские постоянно предупреждали своих начальников о подрывной деятельности буддистов, а самые злобные личности подбрасывали анонимные письма с угрозами самому Доржиеву. Но вопреки всему, петербургские востоковеды продолжали активно поддерживать строительство дацана. 10 августа 1915 г. Доржиев провел роскошную службу в честь освящения храма, на церемонии присутствовали Щербатской, Ольденбург и другие выдающиеся ученые. Вскоре после революции 1917 г. двоим ученым удалось убедить ЧК сохранить жизнь Доржиеву после ареста ламы и его обвинении в контрабанде ценностей за границу. Однако Щербатскому не удалось уберечь храм, оставленный под его присмотром, от разграбления красноармейцами в ходе Гражданской войны.
Активность многих ведущих востоковедов Санкт-Петербурга по защите религиозных прав представителей буддийских меньшинств империи в истории со строительством храма не была чем-то уникальным. По мере того как востоковедение занимало все более прочное место как академическая дисциплина, ученые стали проявлять больше уважения к изучаемым культуре и людям. Существовали исключения, особенно в высших учебных заведениях, находившихся в ведомстве Православной церкви, и многие еще не до конца освободились от предрассудков, но в целом преподаватели отделений восточной словесности императорских университетов редко считали Азию чем-то низшим, второсортным или недоброжелательным «другим». И в первую очередь это справедливо в отношении факультета восточных языков в Санкт-Петербурге, остававшимся монополистом в этой сфере на протяжении второй половины XIX в.
