Еще до того как Васильев получил диплом, Ковалевский увидел в нем будущего коллегу. Существовали планы по открытию тибетской кафедры, и его ученик выглядел достойным кандидатом на этот пост. Это уважение было взаимным. Не разделяя ненависти соотечественников учителя к России, Васильев позднее вспоминал: «…моим развитием и проявлением моих оригинальных взглядов в науке и государственности я обязан профессору поляку (Осипу Михайловичу Ковалевскому)!». Далее, он так описывал самый важный урок, преподанный ему Ковалевским: «…не преклоняться в отыскивании истины пред авторитетами, подвергать критике sine ire et studio [Без злобы или благосклонности]… факты, не предполагая никакого вопроса решенным на века»
735.
Ковалевский предложил жесткую программу подготовки Васильева к академической карьере – отправить его с Двенадцатой духовной миссией в Пекин на 10 лет. Как это часто происходило с многообещающими русскими учеными, посланными за границу для продолжения учебы, Васильев получил пугающе много инструкций. Профессор хотел, чтобы студент овладел тибетским и другими основными языками региона, узнал все о населяющих Азию народах, подготовил учебные материалы, вел дневник и создал исчерпывающий список китайских и маньчжурских книг. Одновременно от имени Академии наук Исаак Шмидт просто попросил Васильева докладывать обо всем, «что он найдет достойного любопытства в области наук»
736. У Васильева были и личные цели. Он не только надеялся приобрести всеобъемлющее понимание буддизма, но и планировал также «присоединить сюда Китай с его историей и светской литературой, пролить свет на спорные пункты Средней Азии, познакомиться с языками маньчжурским, корейским, туркестанским»
737.
Васильев присоединился к миссии в январе 1840 г., когда она остановилась в Казани на пути в Пекин через Сибирь и Монголию. Миссия подчинялась министру иностранных дел графу Нессельроде, который совершенно не переносил министра просвещения графа Уварова, и тем самым заметно осложнил жизнь Васильеву на Дальнем Востоке. Не облегчало ему задачу и то обстоятельство, что глава миссии архимандрит Поликарп (Турганов) с трудом терпел присутствие светского человека среди священнослужителей. Жизнь внутри миссии была одинокой и аскетичной, тем более что китайская столица послужила источником крупного разочарования. Вместо того чтобы встретить там «что-нибудь необыкновенное… вычитанное из “Тысячи и одной ночи” о чудесах Востока», Васильев увидел обширный, безводный, зловонный город с совершенно неинтересной архитектурой, где «нечистота и неприятности» встречались на каждом шагу
738.
Васильев последовал директиве своего наставника и не стал за время пребывания в Пекине ни китаефилом, ни китаефобом. За всю свою долгую карьеру он оставался ведущим авторитетом по политическому устройству Срединного царства. Как видно по его статьям и комментариям, он не позволял своему неудачному личному опыту влиять на суждения о Китае в целом
739. Первым публичным выступлением Васильева стала его инаугурационная речь «О значении Китая» в Казани в 1850 г.
740 После нескольких дежурных сетований на слабое знание в России своего восточного соседа он перешел к развенчанию различных западных стереотипов. Во-первых, Азия совершенно неоднородна, поскольку различия между сухим эмпиризмом конфуцианства, здоровой верой буддизма и мечтательными ведическими легендами ничуть не менее значительны, чем между христианством, исламом и иудаизмом
741.
Далее Васильев удивлялся: «Что такое Восток и Запад?». В конце концов Москва расположена восточнее Иерусалима, а Пермь, находящаяся у западных склонов Уральских гор (традиционно считающихся границей между Европой и Азией), лежит на той же долготе, что и устье Инда
742. В более поздней статье он ставит под сомнение классическое разделение между Востоком и Западом уже другим способом: «К настоящему Востоку не следует… причислить ни Персию, ни Турцию: эти страны всегда были и находятся в тесной связи с той частью Европы, которую мы разумеем под именем Запада. Персия и Турция не более, как юг Запада, как Россия и скандинавские государства – север Запада. Настоящий Восток – это нынешние китайские владения с югом в Индии и севером в Сибири»
743.
И каким бы образом ни определялся «Восток» географически, Васильев настойчиво возражает против того, чтобы считать его «другим». Его главным принципом был следующий: «Человек, где бы он ни жил, остается человеком». А что касается известных различий, то они в целом обусловливаются независимым историческим развитием двух половин Евразии. Как отмечал Дэвид Вольф, взгляды Васильева на Китай во многом походили на взгляды его учителя, Ковалевского
744. Так, Васильев подчеркивал, что Китай не является ни неподвижным, ни неизменным. Получив доступ к европейской науке и технологиям, его народ быстро вернет себе былое величие, он также предостерегал, что Китай может даже превзойти Запад. Но общий тон его статьи был оптимистичным: «Мы живем на границе той эпохи, в которой скоро исчезнет это разделение [между Востоком и Западом]. Не надо быть ни предвещателем, ни глубоким философом, чтобы сделать эти предсказания, нужно только отделаться от общих предрассудков»
745.
Несмотря на все масштабные изменения, произошедшие в империи Цин за последующие 50 лет, взгляды Васильева оставались удивительно цельными. Он объяснял: «Да, я каюсь, мои мысли, мои взгляды родились в Китае [в Пекинской миссии]»
746. В редакционной статье 1884 г. «Китайский прогресс» профессор высказывался резко отрицательно «о ложной теории, которая распределяет силу умственных способности по расам»
747. А в более ранней статье 1859 г. «Открытие Китая» он прямо говорил, что текущая слабость Срединного царства вызвана исключительно алчностью династии Цин
748. Захват власти паразитирующими чужеродными маньчжурскими кочевниками в 1644 г. подорвал свойственную империи жизненную силу. Как видно по многим другим замечаниям, Васильев за годы пребывания в Пекине полностью впитал традиционные китайские предрассудки в отношении степных кочевников
749.
