— Йорвик?! — Мне не удалось сдержать тревогу в голосе.
— Так говорят.
По спине пробежал холодок. Рука дернулась сжать молот и снова натолкнулась на деревянный крест Гербрухта. Отец Ода заметил мой жест.
— Дай Бог, чтобы это оказался всего лишь только слух, — торопливо вставил он, потом обратился к Йорунду, явно стараясь увести разговор от ужасов моровой язвы: — Вы скоро покинете город?
— Один Бог знает, отче, — ответил дан. — А Бог мне не сказал. Будем здесь или уйдем. Быть может, тот парень из Мерсии осложнит нам жизнь, а то, глядишь, и все обойдется. Не стоит ему этого делать, если у него хоть капля ума есть. — Он разлил по нашим кружкам остатки эля. — Но хватит мне утомлять вас разговорами про войну. Не окажешь ли ты любезность, отче, дать нам благословение?
— С удовольствием, сын мой, — сказал отец Ода.
— Госпожа, надеюсь, что ты поправишься, — обратился Йорунд к Бенедетте.
Та не поняла его, потому что он говорил на датском, но любезно улыбнулась.
Йорунд призвал зал к тишине. Отец Ода благословил собравшихся и попросил своего Бога даровать мир и пощадить жизни всех, кто находится в этой таверне. Йорунд поблагодарил его, и мы вышли. Некоторое время шагали по берегу молча.
— Значит, они обыскивают все уходящие корабли, — пробормотал Ода.
— Но на пристани Гуннальда людей у них нет, — напомнил я. — Заполучим корабль и уйдем на рассвете. Отлив и крепкие весла нам в помощь. — Говорил я так, будто все это просто, но сам-то знал, как бывает, поэтому снова дернулся к молоту, но нащупал крест.
Мы прошли еще несколько шагов, потом отец Ода хмыкнул.
— Что? — спросил я.
— Дикари-северяне, — с усмешкой проговорил он.
Такая, значит, у нас репутация. Это меня порадовало. Однако эти дикари-северяне, точнее, горстка оных оказалась в ловушке, и от всей нашей дикости нет никакого проку, пока мы не найдем способа выбраться. Нам требовался корабль.
И на следующее утро он пришел.
Часть третья
Ячменное поле
Глава 8
Было позднее утро, в дозоре на западной пристани стоял Иммар. Вернее, он сидел, греясь на летнем солнышке на причале, в обществе кувшина кислого эля и пары мальчишек из сиротского племени Алдвина. Те расположились у его ног и, разинув рот, внимали небылицам, что он плел. Иммар — молодой мерсиец, которого я спас от виселицы за год до того, хотя ему пришлось смотреть, как отец его сплясал в петле танец смерти по моему приказу. Вопреки пережитому, парень присягнул мне на верность и с тех пор носил кольчугу и меч. Искусству обращения с оружием он научился поразительно быстро и в двух набегах за скотом проявил себя отчаянным бойцом, однако побывать в «стене щитов» ему еще только предстояло. Тем не менее двое мальчишек с упоением слушали его истории, как и Алайна, которая подошла к ним и тоже навострила уши.
— Хорошая девчушка, — сказал Финан.
— Хорошая, — согласился я.
Мы с моим старым другом сидели на скамье близ пристани, наблюдали за Иммаром и лениво обсуждали шансы дождаться западного ветра вместо устойчивого, но легкого юго-восточного, дувшего всю ночь и утро.
— Думаешь, ее мать жива? — спросил Финан, кивнув в сторону Алайны.
— У матери больше шансов остаться живой, чем у отца.
— Это верно. Бедная женщина. — Финан откусил от овсяной лепешки. — Для Алайны было бы здорово, если бы мы нашли ее.
— Здорово, — снова согласился я. — Но она девчушка сильная. Переживет.
— Эти лепешки — ее работа?
— Ее.
— Настоящая отрава, — буркнул мой друг и швырнул остаток лепешки в воду.
— Это мышиный помет в овсе виноват, — заметил я.
— Нам нужна еда получше, — проворчал Финан.
— Как насчет двух лошадей в конюшне? — предложил я.
— Вот эти против мышиного помета не возражают. Наверное, это лучшее, чем их кормили в последние годы. Пара месяцев откорма на пастбище им не помешает.
— Да я не о том. Как насчет того, чтобы заколоть этих скотинок, освежевать и пустить на жаркое?
— Съесть их? — Финан в ужасе посмотрел на меня.
— Мы на их мясе неделю уж точно должны продержаться?
— Ну ты и варвар! — воскликнул ирландец. — Уговаривать отца Оду будешь сам.
Отец Ода не мог одобрить этой идеи. Церковь запретила пастве употреблять в пищу лошадиное мясо, потому что, как уверяли клирики, плоть эта служила для языческих жертвоприношений. По правде говоря, мы, язычники, неохотно приносим коней в жертву Одину, потому что они очень ценные. Хотя в трудные времена дар в виде скакуна способен умилостивить богов. Я такие жертвы приносил, но всегда неохотно.
— Отца Оду никто не заставляет есть конину, — заметил я. — Пусть себе живет на мышином помете.
— А вот я не могу, — отрезал Финан. — Мне нормальная пища нужна. Может, тут где рыба продается?
— Конина хороша на вкус, — гнул свое я. — Особенно если лошадь старая. Мой отец уверял, что печень старой лошади больше всего по вкусу богам. Он однажды приказал мне забить жеребенка и попробовать его печень. Она и правда оказалась отвратительной. Поэтому отец вседа непременно настаивал, чтобы лошадь была старой. Только не нужно держать на огне слишком долго, лучше прожаривать так, чтобы получалось немного с кровью.
— Господь милосердный! — воскликнул Финан. — А мне казалось, что твой отец был христианин?
— Ну да. И всякий раз, поев конской печени, добавлял этот грех к исповеди, и дело с концом.
— А что, если твоя Бенедетта откажется есть конину? — лукаво поинтересовался Финан. — Она ведь добрая христианка.
— Моя Бенедетта? — переспросил я.
Он только хмыкнул, а я подумал про Эдит в далеком Беббанбурге. Неужели на севере и впрямь чума? И если да, то добралась ли она до моей крепости? Йорунд слышал вести, что зараза свирепствует в Эофервике, где жили бывший зять и два моих внука. Я коснулся амулета и помолился про себя богам. Финан заметил жест.
— Беспокоишься? — спросил он.
— Не следовало мне уезжать из Беббанбурга, — буркнул я.
Я знал, что тут Финан со мной согласен, но у него достало сообразительности не показывать этого. Он просто уставился на залитую солнцем гладь реки, а потом вдруг напрягся и схватил меня за руку:
— Что там такое?
Я очнулся от своей задумчивости и заметил, что Иммар вскочил и таращится вниз по течению. Потом он повернулся, посмотрел на меня и указал на восток. Там над частоколом появилась мачта, перекрещенная реем, со свернутым парусом на нем.
