Если общество проводит устойчивую политику, в результате которой людям причиняются страдания, это не является свидетельством того, что оно еще и унижает этих людей. В армейских частях существует практика, при которой новобранцам причиняют страдания, чтобы закалить их, но эти страдания не обязательно сопряжены с унижением. Новобранцев, как и заключенных, лишают свободы. Новобранцев ставят в такие условия, которые зачастую оказываются более жесткими, чем условия содержания заключенных, но в отношении к новобранцам нет того привкуса бесчестья, который сквозит в отношении к заключенным. Наказание заключенных направлено на то, чтобы вызвать у них стыд и раскаяние. И акцент делается именно на поражении в общественном почете. Впрочем, если бесчестье довести до логического предела, оно может обернуться посягательством на человеческое достоинство, что и есть унижение. При нормативном обращении с новобранцами дела обстоят иначе. Закон обозначает границу между наказаниями, включающими и исключающими элемент бесчестья, но те виды наказаний, о которых идет речь у нас, предполагают элементы бесчестья. Новобранцы часто подвергаются унизительному обращению со стороны своих командиров, но подобное унижение не является встроенной опцией системы армейской подготовки.
Наш вопрос, следовательно, заключается в том, возможно ли исключить элемент унижения из наказания заключенных. С одной стороны, существует точка зрения, согласно которой любое наказание, которое неизбежно включает в себя элементы страдания и дискредитации, с необходимостью является унизительным. Элемент унижения можно смягчить, но если у тюремного заключения и существует какая-то цель, то цели этой невозможно достичь без причинения преступнику страданий и унижения, поскольку именно к этому сводится принудительная изоляция человека от общества. Другая точка зрения настаивает на том, что именно наказание со всеми связанными с ним страданиями есть признание наказанного заслуживающим наказания, то есть моральным агентом, и тем самым оно закрепляет за ним статус человека, предполагающий определенную степень уважения. Если же кого-то исключают из категории возможных объектов наказания и перемещают в категорию пациентов – скажем, потому, что данная личность страдает психическим заболеванием и, следовательно, не может нести ответственности за свои поступки, – тогда ее поведение не связывается с бесчестьем, но из класса существ, достойных уважения в силу того, что они могут выступать в качестве моральных агентов, ее тоже исключают. Честь быть возможным объектом наказания выглядит как оксюморон, а высказанная Гегелем хвала в адрес системы наказания как института, основанного на праве преступника быть наказанным, и вовсе звучит макабрически. Но представьте себе новобранцев в тренировочном лагере, проклинающих тот день, когда они появились на свет. Если я возьмусь утверждать, что эти новобранцы, а вместе с ними и те внешние наблюдатели, которые идентифицируют себя с армией, воспринимают службу как честь и привилегию, а не как тяжелую обязанность, то в утверждении этом не будет ни капли иронии.
Таким образом, мы сталкиваемся с двумя разноречивыми точками зрения. Первая утверждает, что наказание унизительно по самой своей сути. Вторая – что самый факт наказания свидетельствует о серьезном отношении к преступнику как к человеческому существу. Этот факт есть свидетельство того, что он пользуется базовым для человека уважением, и иронии здесь не больше, чем в заявлении о том, что армейские новобранцы заслуживают уважения за то, что они проходят подготовку к элитной армейской службе.
Нам не следует надолго застревать между двумя полюсами этой дилеммы. Наказание вполне можно помыслить вне всякой связи с унижением. Идея состоит в том, что неунижающее наказание в его идеальном виде должно быть институтом начальной подготовки. Как новобранцы, так и заключенные находятся в самом низу социальной иерархии соответственно в армии и в гражданском обществе. Как начальная боевая подготовка, так и заключение представляют собой весьма неприятные ситуации, предполагающие отсутствие личного пространства, постоянный надзор и полное лишение самостоятельности – иными словами, обе эти ситуации потенциально унизительны. И точно так же, как общество не заинтересовано в унижении новобранцев, рассматривая их в неунижающей перспективе, так мы должны относиться и к заключенным, проходящим процедуру наказания. Конечно, практика показывает, что и новобранцев, и заключенных унижают достаточно часто. Новобранцев унижают как лиминальных социальных агентов, проходящих в тренировочном лагере обряд инициации. Заключенных, в отличие от новобранцев, унижают как агентов маргинальных, то есть как индивидов, исключенных из человеческого сообщества.
В обеих ситуациях – с учебными лагерями и с тюремным заключением – тревогу вызывает тот факт, что как новобранцев, так и заключенных зачастую унижают их же товарищи. Товарищеское унижение происходит в зоне ответственности соответствующего института, поскольку и армия, и тюрьма суть институты тотальные. Следовательно, унижение со стороны своих же товарищей может рассматриваться как институциональное унижение.
Представление о том, что отношение общества к новобранцам может служить моделью того, как достойное общество должно относиться к заключенным, весьма проблематично. Наказание является еще и коммуникативным актом, который должен убедить обе стороны – общество и преступника – в том, что преступление ассоциируется с утратой социальной чести. В отношении новобранцев подобный коммуникативный акт места не имеет. Напротив, новобранцев стараются убедить в том, что у них есть полное право гордиться теми испытаниями, через которые они вынуждены пройти, даже несмотря на то, что это очень трудно, – или, может быть, именно потому, что это очень трудно. Поскольку коммуникативные акты в двух этих ситуациях существенно различаются между собой, наказание тюремным заключением интерпретируется как событие, в котором присутствует элемент бесчестья, тогда как к опыту тренировочных лагерей подобная интерпретация неприменима. Заявление о том, что наказание представляет собой коммуникативный акт, есть констатация факта и не подлежит толкованию в пользу той или иной точки зрения на природу и цель наказания – воспринимается ли оно как средство устрашения, как форма социальной реабилитации, как свидетельство торжества справедливости или даже как месть. Любое из этих обоснований предполагает трансляцию представления о том, что преступление включает в себя элемент бесчестья. Вопрос в том, как трансформировать идею бесчестья, неотъемлемую от наказания, в концепцию, которая подразумевала бы только утрату социальной чести без сопровождающего эту утрату личного унижения. Другими словами, как мы могли бы превратить заключенных в «новобранцев», что позволило бы нам не отторгать их за пределы человеческого общества?
Это вопрос трудноразрешимый с практической точки зрения, но с концептуальной – прозрачный вполне. Достойное общество заботится о достоинстве своих заключенных.
Заключение
Первые три части этой книги были посвящены вопросу о том, что представляет собой достойное общество. В четвертой речь шла о том, как можно применить идею достойного общества к различным сферам жизни, таким как занятость и наказание. В нижеследующих заключительных замечаниях, которые не представляют собой выжимки из уже сказанного, я попытаюсь справиться с немаловажной задачей – сравнить достойное общество и общество справедливое. Сравнение будет касаться как содержания вопроса, так и метода.
