— Хватит кодировать текст. Ты издеваешься.
— Издеваюсь, — просто согласился друг. — Просто тебя впервые торкнуло по-настоящему. А ты — трус. Джейк меня поддержал бы.!
Мы помолчали. Где-то внутри ворочалось предчувствие чего-то неясного. Я не мог определить — хорошего или плохого, но это беспокойство расползалось по крови молниеносно, как яд тайпаны.
Мне хотелось одновременно и куда-то бежать, и разомлеть на месте, сжать Несси в страстных объятиях и тут же задавить её за эту тягу к ней. За то, что золотые искорки в её глазах не вспыхнули, за то, что она потушила их слезами.
— Всё-таки, Расс, что её так снесло? Я должен знать.
— Не должен, Соломат. Всё что ты должен знать — она то, что тебе нужно. А мы все — ты, я и Джейк — то, что нужно ей. Поверь мне, иначе это понимание может прийти к тебе слишком поздно.
Я повернул голову к другу, он похлопал меня по плечу и вошёл в клинику. Ещё не успокоилась буря в душе, казалось, что кровь не течёт по венам, а бьёт прибоем, ошпаривая внутренности и замирая огнём вокруг сердца. Она словно начисто вымыла мозг и уволокла все мысли. Они теперь комом сплотились где-то в центре груди и лежали камнем, не шевелясь, будто боялись, что я их подумаю.
Или это я не хотел верить другу, отказывался от того, что чувствовал.
Разговор с Расселом не слишком помог прийти в себя, но я уже не хотел отпускать от себя Несси. Меня, наоборот, морозцем по коже устрашила эта мысль. Я хотел, чтобы в её глазах вспыхивали золотые искры, чтобы она выдыхала моё имя со стоном наслаждения, чтобы она… была.
Эта мысль, единственная смелая, высунувшая нос из защитного панциря бессмысленности, вернула меня на грешную трассу жизни. В конце концов, девчонка не знает, что рвёт мою накаченную кожуру и больно трогает самое мясо. И знать ей это незачем. Эта просто помешательство, она другая, вот и снесло башку напрочь.
Но это пройдёт. Всё проходит. Просто нужно время. Не так уж и много, судя по опыту.
Я вернулся в клинику. Несси сидела на стуле у стола медсестры и заполняла договор медицинского страхования. Она окинула меня пытливым взглядом и робко улыбнулась.
— Ну как ты, маленькая? — положил руку на её плечико, она доверчиво мазнула по ней щекой. — Мороженое хочешь?
Несси заулыбалась так открыто и радостно, будто я уже выдал ей пять миллионов долларов.
— Хочу!
— Ну и отлично. Закончишь, подожди меня.
Я вошёл в кабинет к Рассу. Он отложил журнал посещений и расхода лекарственных средств. Даже не подняв головы, сообщил:
— Звонил Шервуд, — кивнул на мою трубку, оставленную у него на столе — бросил, когда влетел на зов Расса, и забыл, увидев Несси без чувств. — Потом звонил Армат.
— Раз звонил Шервуд, значит, обкатал «неваляшки». Завтра с утра жди весь комплект.
— Весьма кстати, послезавтра три плановые.
— Помню. Там Теренс разносит дом, присоединишься?
Расс заулыбался.
— С удовольствием. Давно не видел этого гавнюка.
— Ему понравилась Несси.
— Тебе тоже.
Я задумался ровно на секунду.
— Она мне амбивалентна.
— Из амбивалентности рождается сингулярность, а она, по словам Стивена Хокинга, есть начало Вселенной.
Я усмехнулся и парировал:
— А есть чёрные дыры.
— А ты стремишься к хаосу.
— Ты тоже, как закончишь, стремись к хаосу, а то этот доходяга в оранжевых ботинках всё сожрёт и выпьет.
Я хлопнул Расса по плечу и вышел. Несси уже закончила, от её недавних слёз в глазах осталась влажная тоска. Сердце снова охнуло и обожглось, а зверь в штанах встрепенулся. Я очень постарался сконцентрироваться на мыслях о мороженом. Малиновом с шоколадом, ромом и перцем…
* * *
Я купил нам с Несси мороженое, и мы прямой наводкой отправились в Центральный парк. Она ела клубничный йогуртовый шарик в белом шоколаде на узком длинном рожке осторожно, чуть наклоняясь вперёд.
Мне хотелось смеяться — её попытки есть аккуратно и неэротично, с опаской поглядывая на меня, возбуждали. О чём ещё я мог думать, глядя, как её губки нежно касаются оплавившейся от солнца вершинки, аккуратно собирая подтаявшее сливочное лакомство, потом белые зубки осторожно погружаются в мякоть, чуть откусывая от розовой головки fro-yo, а потом шустрый язычок подбирает потёкшие по вафельной воронке белые густые дорожки, в то время как глаза девушки — тёмные и глубокие, с солнечными вспышками, способными растопить не только мороженое, но и спасительный для меня лёд — смотрят остро и настороженно?
Если какая-то мысль засела в голове, то видишь её везде: в рекламе, в произведениях искусства, в разговорах, причинах и следствиях. В этом была вся проблема — мной владела похоть, а весь окружающий мир пропитан её запахом, пронизан её взглядами, звуками и намёками. Всё вокруг манипулирует основным инстинктом, делая из людей послушное озабоченное стадо.
Это общество, рекламируя подгузники голыми задницами сладких младенцев, вопит о педофилии, а раздевая на сцене артистов и снимая эроклипы, вопит о высшей мере наказания для насильников и падении нравов.
Эти женщины из пиар-агентств, создающие ролики и штандарты с грудастыми и бедрастыми девицами, рекламирующими что угодно от тарелок до подводных атомных лодок, потом вопят и страдают от измен своих мужей.
И почти всё это человеческое похотливое стадо быстро скидывает напряжение, вернувшись домой, стянув наполовину штаны и мазнув по губам скупым на чувства поцелуем, нежно трахая кого-то — подругу, друга, жену — называя это супружескими обязанностями и насилуя, в первую очередь, себя.
Обязанности. Манипулируя сексуальным возбуждением, людей обязали получать удовольствие, но не научили этому. Недотраханные люди. И апофеоз всему этому — я.
Я много лет искал ту, с кем почувствую себя затраханным до пустоты в желаниях и яйцах. Пробовал всё: нимфеток и женщин намного старше, с несколькими сразу и марафон с одной, везде и по-разному.
Джейк даже предложил попробовать гомосексуальную связь — чем больной мозг не шутит? Но нет, эта мысль мне претила, хотя в период обострившейся похоти, когда выл от боли в члене и голове, готов был трахать даже собак.
Спасали проститутки. Когда, чуть сбив пламя в штанах и мозге, я приходил в себя, порой страшно было смотреть на девушек. В такие минуты я превращался в животное, и лишь с оттоком спермы начинал соображать, что творил и на что способен, на что меня толкал больной мозг и дикая нечеловеческая похоть.
Я посмотрел на Несси. Утолит ли голод эта молоденькая хрупкая женщина. Мило смущавшаяся, когда голенькая, возбуждающе зажатая и всё ещё невинная, не умеющая видеть красоту в разнообразии форм и размеров, изъянов и несовершенств линий тела.
