Мне не хотелось, чтобы он говорил на эту тему. Я даже повернуться к нему не могла, так и стояла, цепляясь взглядом за грустную улыбку его бабушки. Это очень страшно — когда тебе вот так открывают душу, а в ней… ад. Такое пекло и такие испытания…
Меня затрясло, я не могла справиться с этой дрожью. И понимала, что Никита хотел поговорить об этом, ему это необходимо. Ему нужен кто-то, кто выслушает, он не хотел быть один, а мне до такой степени тяжело слушать это… В тринадцать лет он хотел девочек младше и собственную мать… Как он жил с этим? Как это вынесла детская психика?
Клетка. Он заковал себя в клетку, потому что…
О, флаг Америки!.. А я ему «русские не сдаются»… «избаловали и излюбили»…
Всё, что он сказал тогда в кабинете, теперь выглядело совершенно иначе. Стало по-настоящему страшно. Когда он насиловал меня, ведь всё могло кончиться не так, не обойтись укусом. И потом, после ссоры в кабинете, когда он влетел в спальню… я вела себя так самонадеянно…
О, флаг Америки… Чего ему стоило не порвать меня в клочки?!
— Но ты ведь занимаешься бизнесом… — я хотела уйти от опасной темы, но это была напрасная попытка.
— Пока жив отец. Я никогда не был лидером по натуре. Мальчика должен воспитывать мужчина, а мне пришлось кроить и лепить себя самому. Ещё меня лепил Маури. Он многое рассказывал мне о жизни, давал ориентиры, всегда слушал и был на моей стороне, что бы я ни творил. Таким должен быть отец.
Никита встал и подошёл ко мне, положил руки мне на плечи и повёл носом по волосам, вдыхая их аромат. И продолжил уже тихо:
— Моя бабушка умерла от рака мозга. У меня в мозге живёт неоперабельная опухоль. Доброкачественная, но она наделала много дел в моей голове. Мне не нужны дети, Несси. Ты теперь понимаешь, что не только потому, что рядом со мной им небезопасно? Я слишком хорошо знаю, как с этим жить… Я не сдаюсь, моя маленькая, но я и не побеждаю. Маури стал мне вместо отца, Рассел вместо брата, которого мне не хватало. Они любят меня — ты права. А больше никто…
Я повернулась к нему, сердце сдавило так больно, что дышать стало невозможно, слезы застыли в глазах. Смотрела сквозь них в его лицо, такое серьёзное и… другое. Он сегодня сам другой. По-прежнему опасный, но теперь открытый и понятный. Мужчина, которого я назвала козлом дважды. И дважды он согласился с этим.
Но ведь он думал не только о себе. Об отце, который от него откупился, а он продолжает поддерживать его бизнес. О детях, которых не будет, потому что не хочет сломать жизнь ещё и им своей наследственностью. О женщинах, с которыми обходится грубо, потому что — парадокс — не хотел им навредить и потому не давал шанса на отношения с ним.
Теперь понятно, почему он не выходит в свет и не ходит по улицам. И не пытается обезопасить себя телохранителями. И почему ему было плевать, даже если бы я болела СПИДом — он бы всё равно занялся сексом со мной в туалете в кафе и спокойно бы умирал в ожидании избавления от вечного выматывающего возбуждения.
Я с ужасом поняла, что застрели его из-за миллиардов, которые ему не нужны, он умрёт со счастливой улыбкой на лице…
Крупные слёзы скатились по щекам, я замотала головой:
— Неправда… Я люблю тебя!..
Он усмехнулся и притянул меня к себе. Обнял, уткнувшись в волосы носом, и с тоской сказал:
— Просто я у тебя первый, моя маленькая. Ты не меня любишь, а учишься любить себя. Иди сюда… — Он подвёл меня к окну. Центральный парк Нью-Йорка раскинулся внизу во всей красе. Море деревьев, зелёные лужайки, пруд… — Вот с такой же высоты я смотрел на сибирскую тайгу, мечтал полетать на драконе и пил кедровое молоко с мёдом… и был настоящим. Откуда ты узнала, Несси?
Он просто стоял рядом и держал меня за руку, смотрел на парк, но видел, наверное, не его. И, наверное, сейчас… сегодня… он тоже был настоящим.
— Я хотела изменить что-нибудь в твоей жизни. Приготовить тебе завтрак сама… не кашу. Экен сказал, что ты ешь её уже много лет и не соглашался это менять. А Маури…
Никита усмехнулся.
— Маури… Да, кроме него, никто и не мог… Только он знает обо мне всё… И научил всему, чему должен был учить отец… Но, маленькая моя, — он повернулся ко мне, я с трудом смогла встретить его взгляд, — оставь мне мою кашу. Мне такую готовила бабушка… И ты можешь уйти. Я уже всё подготовил. Пойдём…
Он вывел меня из комнаты, закрыл дверь, и мы спустились в его кабинет. Он усадил меня на кожаный диван, включил огромный экран и отошёл к столу. Вернулся через минуту с какими-то документами и опустился рядом.
— Это твой дом…
Никита включил видео, и я потеряла дар речи. Трёхэтажный браунстоун с цокольным этажом, архитектура начала 19-го века из коричневого песчаника в стиле боз-ар в квартале Гринвич-Виллидж, уютно расположенного между Гудзоном, Вашингтон-парком и Бродвеем. Там жили Иосиф Бродский, Марк Твен и Оскар Уайльд, Эдгар По и О’Генри, там написал «Американскую трагедию» Теодор Драйзер… Здесь живут Ума Турман и Сара Джессика Паркер…
Я не успела осознать всё это, а Никита уже переместил изображение на следующее крыльцо и ошарашил снова:
— …А это для твоих родителей и брата. Внутри… сейчас покажу… сделали дверь, чтобы не ходить друг к другу по улице…
Никита листал фотографии, включал видео… Я смотрела на внутренний дворик и террасу, рассматривала обстановку внутри, но ничего из увиденного не задерживалось в памяти, она замещала всё это другим воспоминанием: как я, приехав на Манхеттен, гуляла по красивым уютным улочкам этого эпицентра интеллектуальной и культурной истории Америки и остального мира, и строила планы однажды поселиться здесь — среди знаменитостей, для которых мечтала создавать индивидуальные парфюмерные линии.
Никита положил мне на колени документы, и сквозь ошеломление, от которого заложило уши, я услышала:
— …документы на твою недвижимость. Осталось привезти твоих родителей и брата…
— Но… Никита… Это слишком… — я не могла найти слов.
— Это самое подходящее для тебя место, — перебил он. — Я завтра уеду на весь вечер, вы с Маури сможете поехать туда. Ты можешь жить там, Несси, мы можем просто встречаться, как ты и хотела…
— Тебе нравится со мной, Несси. Почему ты ищешь причины убежать?
— Я не игрушка!
— Не игрушка. Ты — моя девочка. Разве я тебя не удовлетворяю?
— Я боюсь.
— Чего?
— Тебя… Я хочу жить дома… Мы же можем просто встречаться, как все…
А я теперь искала причину остаться с ним. Она была — единственная правдивая и настоящая: я люблю его. Но он не поверил.
— Просто я у тебя первый, моя маленькая. Ты не меня любишь, а учишься любить себя…
— Я не возьму! Это ни в какие рамки…
