Быстро натянул спортивные штаны и принёс Несси домашний костюм. Взял свой «BlackDiamond» и ушёл в тренажёрный зал. Нужно было позвонить юристу и Джейку, с полчаса покачаться и собираться на встречу с Наоми. Не хотелось видеть эту женщину, но безошибочное чутьё бизнесмена подсказывало, что упускать этот ресторанчик не стоит.
Может быть, всё дело в том, что недалеко от него дом Несси. Но это какое-то притянутое за уши объяснение самому себе, потому что я всё равно не собирался там бывать. Но, может, там когда-нибудь пообедает моя девочка.
Я бы отдал ей всё, чем владею, за предстоящее расставание, переделал бы к чертям весь этот затхлый мир, чтобы он приносил ей только радость, чтобы не беспокоиться, что кто-то обидит её, что у неё что-то не получится. Я гнал от себя мысли об этом, но они просачивались сквозь белый шум забот и проблем. Меня давило и оглушало чувство вины.
Если бы она не любила меня, всё было бы просто. Я не полюбил бы её. И всё бы сложилось именно так, как я и хотел: мы бы натрахались в своё удовольствие и расстались. А теперь я… откупался от собственных чувств. Не от Несси, а от всего, что давило грудь, что делало меня живым. Я купался в её любви, но не мог искупать её в своей. Это стало бы началом нашего с ней конца.
Моя золотая девочка, моя радость, моя любимая Несси… Что-то она сделала со мной. Я всё ещё чувствовал похоть, всё ещё реагировал на всевозможные раздражители и избегал их, но её любовь ко мне, моя любовь к ней облегчали это изматывающее чувство.
Я жил предвкушением нашей близости и почти научился контролировать внезапные вспышки ярости, перенаправляя их в сексуальную энергию. Я знал тело моей распутницы лучше, чем собственное, и понимал, что не хочу знать вот так же хорошо больше ни одно женское тело. Я никому, кроме неё, не позволял и не позволю многого из того, что можно моей ненаглядной малышке.
Ей можно всё. И видит Создатель, я был бы рад умереть от её нежной ручки, чтобы не жить больше с больным возбуждением, не знать других женщин, запомнить её последней… и, может быть, переродиться здоровым и попытать личного счастья в другой жизни. Нищим, в Африке под пальмой, бомжом в Нью-Йоркской трущобе — хоть у дьявола на рогах, но без этого проклятия наслаждением.
Я не мог больше. Не хотел. Я устал…
* * *
— Одри, доброе утро.
— Доброе, сэр, — ответила девушка после второго гудка. — Могу быть полезна?
— Можешь. Сегодня в полдень деловая встреча, нужно будет обсудить условия договора и сразу его подписать. Адрес пришлю в сообщении.
— Хорошо, сэр. Дресс-код?
— Отказать. Надеюсь, сложностей не возникнет, и закончим быстро.
Я отбил звонок, отправил сообщение и набрал номер Джейка.
— Здорово, Ник. Думал, раньше позвонишь.
— Спал, — я усмехнулся.
— И хорошо спал?
— Отлично!
— В нетерпении жду встречи.
Я услышал улыбку в его голосе.
— Ты мне должен барбекю. Так что сегодня встречаемся в Брамсхилле.
— Думаю, к пяти вечера.
— Устроит.
Я откинул сотовый в сторону и почти час отлично позанимался. Когда вошёл в кухню, Экен как раз снимал кашу с плиты.
— Доброе утро, Никита. Мисс ещё отдыхает?
— Да, жаль её будить.
— Тенни редко завтракает, но любит плотно пообедать.
— Думаю, сегодня обед не придётся готовить, Экен. Мы с Несси пообедаем в ресторане. А вот ужин доверяю только тебе, — я улыбнулся в ответ на довольную улыбку Экена.
Он не слишком разговорчив, гораздо болтливее со своими травами и приправами. Иногда мне казалось, что даже манная каша готовится им не на плите, а на душевной теплоте. А ведь я никогда не любил её, даже когда её готовила моя бабушка.
Лишь со временем, выбравшись из комы и депрессии, когда манка стала неотъемлемой частью моего диетического рациона, искал причины полюбить эту кашу. Воспоминания о том, как бабушка ласково трепала мои непослушные вившиеся волосы и говорила, что варит она вовсе не кашу, а свою любовь ко мне, полностью перевернули моё отношение к манке.
Я не знал, как её готовила бабушка, и замучил Экена придирками не столько к вкусу, сколько к самому процессу приготовления. Как-то всё это было просто: засыпать манку в молоко и варить пять минут. Бабушка, казалось, занималась ею гораздо больше.
И однажды я пришёл в кухню, а Экен, будто ждал, достал металлическое сито и просеял манку, залил её холодной водой и поставил на несколько минут молоко в морозилку. Но больше всего меня удивило, что он что-то напевал на корявом русском.
Пока я пытался разобрать слова и смеялся, он сливал воду и заливал набухшую крупу ледяным молоком, варил и помешивал, а потом наполнил в меру густой ароматной кашей большую плоскую тарелку и добавил большой кусок масла. И это была та самая бабушкина каша, просеянная от всего плохого, воздушная, как счастье, настоянная на заботе, сваренная на горячей любви и распыханная на душевной теплоте.
— Я думаю, найду, чем удивить вас с мисс Тенни.
— Только девушку, Экен. Я поужинаю в Брамсхилле с Джейком, буду поздно. Маури ещё не вернулся?
Мои старики начали проходить в клинике Расса ежегодный плановый осмотр, и я уже подумывал отправить их на три недели куда-нибудь отдохнуть, пока нас с Несси не будет.
— Думаю, раньше, чем через два часа, не вернётся. Рассел крепко взялся за него.
— Если он не взялся крепко и за тебя…
— Взялся, не сомневайтесь! — усмехнулся мужчина и добавил: — К этому парню если в руки попал, он уже не отпустит. Вы с ним в этом похожи. Жаль, что Рассел сирота.
— В этом мы с ним тоже похожи. — Экен лишь покачал головой, расстроенно опустив уголки губ. Я перевёл разговор на другую тему: — Если до ухода не застану Маури, пусть организует уборку в особняке Несси, а вечером с ней Несси съездите туда. Возьмите «Ламборджини». Ключи и код сигнализации от дома в кабинете на столе.
— Сэр Никита дарит мисс дом? — заулыбался Экен.
— Сэр Никита подарил бы мисс и Марс с разбитыми садами…
