Все потому, что гипертиреоз далеко не всегда достигает степени тиреотоксикоза. Все же при критическом повышении уровня щитовидных гормонов симптомы, что называется, как на ладони, а при умеренном – выражены чаще стерто. Пациентов беспокоят периодические перебои в работе сердца, экстрасистолы, которые то появляются, то пропадают, дискомфорт в области сердца, колющие боли, которые могут увести врача по ложному следу ишемической болезни. Стойкая систолическая гипертония заставляет обследовать почки, а щитовидная железа вновь отступает на второй план.
Противоположный эффект вызывает снижение функции щитовидной железы – гипотиреоз. В этом случае пульс, наоборот, становится редким. Появляется тенденция к артериальной гипотонии, давление может постоянно держаться на уровне 100/60 мм рт. ст., а иногда опускаться ниже. Как и при гиперфункции железы, появляются колющие и даже давящие боли за грудиной, наводящие врача на мысли о коронарном атеросклерозе. Изменения сердечной мышцы при гипотиреозе получили название микседематозное сердце.
Теперь о главном – почему в книге про сердце щитовидной железе посвящена отдельная глава. Все дело в том, что я в своей практике не раз сталкивался с серьезными ошибками диагностики и лечения, которые были связаны с нераспознанной вовремя патологией этого хитрого органа. Почему хитрого? Да потому, что любит скрывать свои нарушения за различными масками, и очень часто это бывает маска сердечного заболевания.
Скажем, приходит пациент к врачу с жалобами на частые приступы мерцательной аритмии. Узкий специалист вешает ему холтер, подтверждает диагноз, проводит электрофизиологическое обследование и кладет на операцию. А анализы на гормоны щитовидной железы взять забывает. Операция сделана, ритм восстановлен, пациент выписан домой в кратчайшие сроки в соответствии с принципами страховой медицины. Но действие гормональных нарушений на миокард продолжается, и вскоре следует очередной срыв ритма. А требовалось то всего-навсего вовремя подключить эндокринолога и назначить волшебную таблетку.
Встречались мне пациенты, которым на фоне гипотиреоза и вызванной им брадикардии успевали благополучно поставить постоянный электрокардиостимулятор. При том, что консервативное лечение с высокой долей вероятности помогло бы избежать этой операции.
Сам нередко ломаю голову над случаями пациентов, которые предъявляют неспецифические жалобы на боли в сердце и имеют в анамнезе те или иные нарушения работы щитовидки. Иногда непросто отличить признаки истинной ишемической болезни от дистрофии миокарда, вызванной воздействием гормонов щитовидной железы. Тем более нередко изменяется и кардиограмма, а по данным суточного мониторирования ЭКГ или нагрузочного теста выявляются «ложноположительные» признаки ишемии. Приходится отправлять такого пациента на коронарографию, сомневаясь, удастся ли обнаружить признаки атеросклероза. Но четкое совпадение жалоб и инструментальных признаков ишемии не оставляет доктору выбора. Что же, иногда промахиваемся и мы. Подтверждаем отсутствие атеросклероза самым точным методом и отправляем больного к эндокринологу – настраивать работу третьего сердца.
Глава 19. Что можно и чего нельзя сердечникам, или Хочу на юг и в сауну
Меня часто спрашивают, чем отличаются наша и заграничная медицина в кардиологии и кардиохирургии? Обычно я начинаю долго и нудно философствовать, ведь просто так, в двух словах, и не скажешь. Разные системы все равно что разные планеты: смотришь в телескоп издалека, и кажется, что все одинаково, но стоит присмотреться повнимательнее – столько нюансов, и становится ясно, что в мелочах мы такие разные. А совсем недавно понял, что есть одна глобальная вещь, которую я бы хотел изменить больше всего. Там хирургия – это последняя инстанция, способная вернуть человека к нормальной жизни.
К примеру, есть у пациента бляшки в сердечных артериях, сердцу не хватает крови, высок риск инфаркта. Кардиолог отправляет его на операцию – стентирование или коронарное шунтирование. После нее сосуды сердца проходимы, и человек возвращается к активной жизни: бегает, плавает, летает на самолете, в общем, делает все то, к чему привык и что любил раньше. Или меняют клапан. Был он деформированный, измененный, кровь не пропускал как надо или, наоборот, сбрасывал в противоход. Но теперь работает новый, самый современный протез, и проблема решена, а значит, жизнь возвращается на круги своя. Да, без сверхнагрузок – человеку с протезом клапана или шунтами не стоит бегать марафонские дистанции и поднимать штанги, грифы которых изгибаются под весом стальных блинов, но все остальное не только можно, но и нужно.
У нас перенесшего операцию на сердце до сих пор предпочитают носить на руках. Не раз и не десять слышал я от своих бывших пациентов, которых прооперировали год, пять или даже десять лет назад: мне запретили плавать, не дали путевку в санаторий, не разрешили посещать фитнес, отговорили ехать на юг, запретили прикасаться к спиртному, бегать трусцой по утрам… Услышав такое, я каждый раз расстраиваюсь. Мы делали операцию, чтобы продлить человеку активную жизнь, а в итоге из него настойчиво делают инвалида.
Увы, наша медицина остается ограничительно-запретительной. Главное для участкового терапевта или кардиолога – любой ценой добиться того, чтобы на участке было как можно меньше смертей. Отчасти я могу это понять. Строгие дяди где-то наверху сделали большую и сложную операцию, и, если результат запорет именно он, взмыленный врач первичного звена, его уж точно никто не погладит по голове. За спиной западного врача стоят мощные защитники: зубастый профсоюз, натасканная юридическая служба, матерые личные адвокаты. Он не боится даже не то что рисковать, а осознанно избегать лишних ограничений для своих пациентов. За спиной нашего – лишь потрескавшаяся штукатурка кабинета. Он уже не раз был распят на заседании Комиссии по изучению летальных исходов или в приемной главврача и готов посадить каждого сердечника в стеклянную клетку, лишь бы тот как можно меньше вызывал «Скорую», получал направление на госпитализацию или, не дай бог, загремел в кардиоблок с острым коронарным синдромом. Не хочу мазать одной краской всех районных терапевтов и кардиологов – среди них нередко встречаются умные, перспективные доктора, и все же – слишком часто из наших излеченных пациентов делают людей с ограниченными возможностями. Мысль каким-то образом разрешить эту ситуацию и рассказать врачам, что же все-таки можно, а что нельзя сердечникам, а если точнее, сердечникам до и после операции, ибо это два разных пациента, появилась у меня давно и теперь нашла воплощение. Работая над книгой, я решил провести анализ мнимых и реальных сердечных запретов и, что греха таить, самому окончательно разобраться в этом вопросе.
Написать эту главу подтолкнула меня и одна научно-популярная статья, которую я нашел в сети. Несмотря на то что материал был опубликован в 2018 году, автор явно мыслил категориями двадцатилетней давности – уверял, что в больнице после инфаркта нужно лежать 21 день, из которых первые 8 – на строгом постельном режиме, лечебную физкультуру начинать не раньше, чем через две недели, и ни в коем случае не нервничать, для чего лучше вообще ограничить на три недели общение с миром, отобрать у пациента мобильный телефон и вынести из платы телевизор. Да, действительно, в начале 1980-х именно такой подход был закреплен законодательно – в виде приказов Минздрава СССР и официальных рекомендаций виднейших кардиологов. Но по мере появления опыта и новых научных знаний стало ясно, что он себя не оправдывает. «Залежавшиеся» больные умирают от застойной пневмонии, в отсутствие тренировок сердце еще больше слабеет, нарастают симптомы сердечной недостаточности. Без общения с родственниками, будучи отрезанными от большого мира, больные зарабатывают депрессию и теряют волю к выздоровлению.
