— Ты что, напился? — спросила я, хотя это было очевидно.
Адам кивнул. Он был очень пьян.
— А ты?
— Немного поддала, — призналась я.
— Ходил в паб, — сказал Адам, указывая совсем в другую сторону. — Пытался утопить в вине свои горести.
— Какие горести? — спросила я, потому что мне всегда представлялось, что он человек довольно беззаботный.
— Меня выгнали. Я не могу здесь больше оставаться.
— Но почему?
— Понятия не имею. Рикард сказал, что я здесь больше не работаю.
— Сочувствую, — проговорила я. — Хочешь?
Я протянула ему бутылку. Адам кивнул, взял ее и начал пить большими глотками, словно в ней была вода. Мне пришлось отобрать у него бутылку, чтобы он не выпил все до дна.
— Спасибо, — сказал он, вытирая рот ладонью. — Ну и что они там делают?
Он кивнул в сторону дома. В окне гостиной мерцал свет зажженных канделябров.
— Ужинают, — ответила я.
— Очень мило.
Адам порылся в кармане куртки, достал пачку «Принца», выудил две сигареты и протянул одну из них мне. Я взяла ее, не говоря ни слова, и прикрыла с обеих сторон ладонями от ветра, когда он поднес мне зажигалку. Он сказал, что пойдет домой. Он и сам не понимает, зачем пришел сюда.
— Всего тебе хорошего, — крикнул он, нетвердым шагом удаляясь по аллее. — Надеюсь, мы еще увидимся. Франческа. Увидимся тогда, когда ты станешь еще красивее, чем твоя мама.
— Спасибо! — крикнула я ему вслед, хотя не совсем поняла, что он имел в виду.
Докурив сигарету, я отпила несколько глотков вина и вернулась в дом.
В тот вечер мама поднялась ко мне в комнату и села на край моей постели. Она спросила, правда ли я подумываю о том, чтобы учиться на юриста. Ведь это… это же просто замечательно! Я уже слышала, как она щебечет со своими подругами: «Подумать только, моя младшенькая решила пойти по моим стопам. Возможно, интерес к справедливости передается генетически?»
Мама продолжала говорить о том, какой прекрасный выбор я сделала. И так удобно — ведь у нее остались все учебники. Некоторые уже, возможно, утратили актуальность, но это не проблема, ради бога, она готова купить новые.
25
— Что это за штуки? — спросил Юхан, указывая на железную дорогу, когда они сидели в машине, направляясь в Амнегорден.
— Дрезины? — переспросила Чарли и уставилась на Юхана. — Ты серьезно не знаешь, что такое дрезина?
— Догадываюсь, что это что-то типа велосипеда, на котором ездят по рельсам.
— А у тебя котелок варит, — усмехнулась Чарли.
— Но зачем?
«Потому что это весело», — думаю я.
— А ты пробовала? — Юхан повернулся к ней.
— Здесь все пробовали.
Однако Чарли ездила на дрезине всего один раз. Это произошло в такой день, когда Бетти все больше расходилась, выдумывая новые идеи. Из всего, что нашлось дома, она наделала бутербродов и прихватила с собой купальники для них обеих. Какая разница, что накрапывает дождь, ведь потом наверняка распогодится, в этом Бетти была уверена. Поначалу жать на педали пришлось Чарли. Дорога шла вверх, было тяжело. Бетти сидела рядом с ней, положив ногу на ногу, и мычала под нос одну из тех песенок, которые обычно пела в хорошем настроении. Что-то про «солнца свет» и «шестнадцать лет». Чарли испытала большое облегчение, когда они выехали из поселка и их окружили лишь леса и озера.
— На ней можно доехать до Китая, моя дорогая.
— Не придуривайся, мама.
— Я не придуриваюсь. Эта железная дорога идет прямиком в Китай. Мы можем поехать туда. Что нам мешает?
— Ну, парочка морей.
— С тобой уже и пошутить нельзя, Чарлин. Как у меня могла родиться такая серьезная дочь! Порой мне кажется, что ты старше меня. У меня самая старая дочь на свете.
Дождь не прекращался, но Бетти предложила все равно остановиться и искупаться.
— Не съеживайся так, дорогая. Просто прыгай в воду. Поначалу будет холодно, но потом привыкнешь — к холоду быстро привыкаешь.
На обратном пути на педали давила Бетти. Они со свистом неслись сквозь лес. Чарли сидела, скрючившись от холода, и не заметила шлагбаума, у которого надо было остановиться и его открыть. Он пришелся Бетти в грудь, а Чарли по лбу. На некоторое время она потеряла сознание, а когда очнулась, рядом с ней рыдала Бетти. «Дорогая моя девочка! Я думала, ты умерла. Я боялась, что все кончено».
Чарли доводилось раньше бывать в Амнегордене. Когда она училась в школе, они ездили туда петь для старичков песни на праздник Люсии
[12]. Ей вспомнилось, как ее огорчили увядшие лица публики. Когда она рассказала потом об этом Бетти, Бетти заявила, что она никогда, никогда, никогда не хочет попасть в такое место. Не желает сидеть в инвалидном кресле, больная, выжившая из ума, и полностью зависеть от других. «Если я стану такая старая и больная и выживу из ума, то ты должна помочь мне, моя дорогая». И Чарли кивнула, сделав вид, что не поняла, какой смысл Бетти вкладывает в слово «помочь».
Вскоре Чарли констатировала, что в Амнесгордене все так и осталось. Длинные коридоры с желтыми и коричневыми клеточками линолеума на полу, в эркерах — диваны, столы и прялки, сделанные, казалось, на рубеже прошлых веков. В здании постройки семидесятых годов старая мебель выглядела нелепо. На стенах висели черно-белые фотографии. Чарли обратила внимание, что все они сняты в Гюльспонге. Она остановилась у той, на которой дети с напряженными взглядами следили за мужчинами, копавшими ямы в земле. На бумажке под фотографией было написано: «5а класс Гюльстенской школы на археологических раскопках, 1975».
— Кого-нибудь узнаешь? — спросил Юхан.
— Нет, они для меня слишком старые.
В коридорах было на удивление пусто, но вскоре они повстречали мужчину, возившего по полу шваброй с тряпкой.
Извинившись, Чарли спросила, не знает ли он, где комната доктора Нулана.
— Прямо до конца, первая дверь направо, — ответил мужчина, указывая рукой. — Но не звоните в звонок, — предупредил он. — Этот господин не любит громких звуков.
Чарли негромко постучала в дверь с табличкой «Сикстен Нулан». Скрипучий голос ответил из-за двери:
— Входите!
Они вошли и оказались прямо в комнате, которая представляла собой и прихожую, и гостиную. У окна спиной к ним сидел седовласый мужчина.
— Доктор Сикстен Нулан? — спросила Чарли.
