— Мне кое-что известно, — сказала я. — О тебе. И Поле.
Некоторое время он молчал, дыша в трубку.
— Лучше всего будет, если мы встретимся и поговорим. Ты в Гудхаммаре?
Когда я ответила «да», он заявил:
— Я приеду.
— Сейчас?
— Да, лучше будет, если мы выясним это раз и навсегда. В смысле — поскольку я намерен быть с твоей сестрой…
Я с трудом сдержалась, чтобы не сказать, что тут у него ничего не выйдет.
— Дорогу найдешь? — спросила я. Он ответил, что найдет, они с Сесилией проезжали мимо усадьбы. Он приедет к нам в течение двух часов.
— Сесилия спит, — сказала я. — Просто чтобы ты знал.
— Тогда я заберу тебя, прокатимся на машине.
— На машине я кататься не люблю, — сказала я. — Встретимся у мостков позади дома через полтора часа. Не заезжай в аллею, а то разбудишь Сесилию.
Сердце мое учащенно билось, когда я положила трубку. Голова у меня слегка кружилась, я испытывала радость, злость и… облегчение. Я легла на пол и представила себе Поля, увидела перед собой его карие глаза, услышала его голос. «Если завязать котятам глаза во время определенного периода развития, они вырастут слепыми».
«Финальная сцена приближается», — записала я в свою тетрадку. В ней уже почти не осталось пустых страниц, мне приходилось писать все мельче и мельче. То, что начиналось как попытка заполнить пробелы в памяти, со временем превратилось в нечто похожее на дневник с размышлениями и лирическими отступлениями. Фрёкен Вильхельмссон наверняка поставила бы под сомнение и драматургию, и цель.
«А где красная нить? Что ты, собственно, хочешь сказать, Франческа?»
«Правду, — подумала я. — Я хочу говорить только правду».
«Хенрик Шернберг, — написала я. — Вскоре его пребывание в качестве бойфренда моей сестры закончится — авось и его пребывание на свободе тоже. Может быть, высшая справедливость все же существует?»
51
Когда Чарли вернулась, Сюзанна сидела в гостиной и смотрела фильм.
— Чарли! — воскликнула подруга, увидев ее. — Вид у тебя совершенно измотанный.
— Я и вправду совершенно измотана.
— О Юхане что-нибудь слышно?
— Он все еще без сознания.
— Все будет хорошо, — сказала Сюзанна. — Вот увидишь, все образуется.
По голосу было слышно, что она сама в это не очень-то верит. Обе знали, что не всегда все заканчивается хорошо — иногда все летит в тартарары да там и остается.
— У полиции есть подозрения, кто это сделал? — продолжала Сюзанна.
— Иван Хедлунд.
— Иван? Но почему?
— Непонятно.
— Вот чертов псих! Вот так думаешь, что что-то знаешь о людях в этих местах, а потом оказывается, что ошибаешься даже в отношении членов собственной семьи.
— Это чувство мне знакомо, — вздохнула Чарли.
— Слышала про Свенку?
Чарли кивнула.
— Встретила в Люккебу Сару.
— А что она там делала?
— Использовала мой дом как прибежище.
— Как она?
— Пока в шоке. Мне очень хочется забрать ее в Стокгольм, чтобы она могла оставить все это позади.
— А это так работает? — спросила Сюзанна. — Уехать в Стокгольм и оставить все позади? Но ей у тебя было бы хорошо.
Чарли подумала о Лиллит. В ее заботах кошка не выжила и месяца. В состоянии ли она вообще заботиться о каком-либо живом существе, помимо себя самой?
— Знаешь, я пойду лягу, — сказал она. — Ужасный был день.
Закрыв за собой дверь в комнату Нильса, она достала тетрадку с заметками Франчески. Ей еще много оставалось прочесть.
«Видела их сегодня в сторожке привратника, маму и Адама. Они играли в животное с двумя спинами».
Некоторое время Чарли сидела, уставившись в одну точку, пытаясь собраться с мыслями. Стало быть, Адам завел роман с Фредрикой, мамой Франчески. Вот почему его уволили из Гудхаммара. Почему же он не сказал об этом?
Франческа писала о школе, о жизни в интернате, о соревнованиях по гребле и всех тех правилах, которым ей приходилось подчиняться. Чарли подумала о столетней традиции воспитания в духе элитизма, о том, как люди там обрастали нужными связями. Ясное дело, Франческа не вписывалась в шаблон. «Я белая ворона. Я пятое колесо, тринадцатая фея, вечная незваная гостья».
И потом о Поле:
«Два минуса не дают плюса. Но теперь, по крайней мере, мы нашли друг друга».
«Единственное, в чем я уверена, — что он не покончил с собой. Он никогда бы так не поступил — не таким образом, не сделал бы этого без меня».
Чарли подумала о том образе Франчески, который возникал при чтении материалов дела. Семья и знакомые описывали ее как лживую девушку с шатким восприятием реальности, склонную к самоубийству, которая вела себя деструктивно практически с рождения. Чарли показалось странным, что ни один человек не упомянул о явном таланте Франчески. Уже с самых первых абзацев Чарли стало очевидно, что у Франчески глубокий аналитический ум. Казалось, она старше своих шестнадцати лет.
Перевернув лист, Чарли оказалась на последней странице тетрадки. Внутри все сжалось, когда она увидела дату вверху страницы: «Гудхаммар, 7 октября 1989 г.»
Сглотнув несколько раз, она стала читать. Сначала следовал пассаж о погоде. Ветер дул с такой силой — ей казалось, что дом развалится.
«Я как раз сказала Сесилии, что мы обе умрем. Когда мама и папа вернутся со своего званого ужина, им придется выкапывать дочерей из развалин. Интересно было бы взглянуть на их реакцию.
Сесилия попросила меня перестать драматизировать.
Я ответила, что у меня такой склад характера — с этим я ничего не могу поделать.
Сесилия сказала, что она не в состоянии обсуждать мой характер, но что я могу не беспокоиться — дом простоял сотни лет в любую погоду, так что вряд ли он сейчас рухнет. Я не стала говорить ей, что рано или поздно все рухнет. Ничто не вечно».
А дальше — кусок про тайную любовь Поля, последние строки, от которых у Чарли перехватило дыхание.
«Хенрик Шернберг. Вскоре его пребывание в качестве бойфренда моей сестры закончится — авось и его пребывание на свободе тоже. Может быть, высшая справедливость все же существует?»
Чарли уронила тетрадку, глядя в одну точку. В последнюю ночь у Франчески была назначена встреча с Хенриком Шернбергом — с тем человеком, которого она обвиняла в убийстве Поля Бергмана, с тем, чью фамилию носит сейчас ее сестра Сесилия.
