Для подтверждения данной мысли вернемся еще раз к «Рассказу о молодом человеке духовного звания» (1878). В данном случае очень важна первоначальная характеристика Саймона Роллза. Вспомним, что герой прежде всего отличался в науках морали и богословия, причем в дальнейшем писатель поясняет, что герой был действительно искренен в своих начинаниях, его волновали насущные проблемы религии. «Но даже искренняя жажда мысли и восторг от предвкушения насущнейших проблем, ждущих своего разрешения, не всегда могут защитить сознание философа от толчков и неожиданных контактов с внешним миром».
[132]
Но вот мистер Роллз оказался единственным владельцем алмаза Раджи. Он всего несколько часов назад принес его в свою комнату, и как сразу меняется его отношение ко всей своей прошлой жизни. Причем необходимо отметить, что Стивенсон в данном случае прибегает непосредственно к внутреннему монологу своего героя, то есть перед нами не что иное, как самопризнание героя. «Эти джентльмены, – думал Роллз, – без сомнения, очень значительные авторы, однако они, сдается мне, были жуткими невеждами в практической жизни. Вот он я, знающий достаточно, чтобы стать епископом, и я совершенно не представляю себе, как распорядиться этим украденным алмазом. Я собрал кое-какие сведения от этого простодушного полицейского, и вместе со всеми моими инфолио я не в состоянии что-либо сделать. Это позволяет мне очень низко оценить все те знания, которые я получил, учась в университете. С этим он опрокинул полку с книгами и, надев шляпу, заспешил из дома в клуб, членом которого он являлся».
[133]
Здесь мы видим признание решающей роли случая: ряд произвольно сложившихся обстоятельств полностью изменяет не только чувства героя, но даже его жизненные убеждения.
Разумеется, читателю становится ясно, что эти убеждения были либо наносными – чем-то вроде маски, прикрывающей иную сущность, либо они уже давно были изнутри подточены и как бы дожидались момента, когда обстоятельства подточат их. Во всяком случае, они оказались весьма непрочными, легко изменяются, а это свидетельствует о давно назревшем духовном переломе.
Преображение героя подробно не описано, дан лишь итог внутреннего процесса.
Это, конечно, не та «диалектика души», с которой мы сталкиваемся в произведениях Л. Толстого, но элементы ее, безусловно, присутствуют.
Р. Стивенсон так же, как и Л. Толстой, отчетливо улавливал неизбежность внешне случайного проявления закономерностей разного рода.
* * *
На пороге XX в. человечество столкнулось с принципом неопределенности: меняется сам характер мышления, оно становится все более и более парадоксальным, все труднее обнаруживаются логические связи между различными этапами развития мысли.
[134]
В связи с этим, естественно, меняются и сами средства изображения психологии героев литературных произведений. Э. Хемингуэй так писал о своей «теории айсберга»: «Если прозаик в достаточной мере знает то, о чем он пишет, то он может и опускать некоторые вещи, и читатель при этом, если, конечно, писатель действительно пишет правдиво, будет все равно ощущать присутствие этих вещей так же сильно, как если бы автор упомянул о них.
Видимостью своего величавого движения айсберг обязан лишь тому, что только одна восьмая часть его находится над водой».
[135]
Но какова роль «диалектики души» в изображении психологии человека, сознание которого в силу внешних условий жизни усложнилось по сравнению с сознанием человека XIX в.?
Для решения этого вопроса обратимся к мнению советских психологов.
«Сознание, – говорит С. Рубинштейн, – это прежде всего «осознание субъектом объективной реальности».
[136] Но в таком случае сознание это есть «знание о чем-то», что, «как объект, противостоит познающему субъекту». С. Рубинштейном выдвигаются далее характеристики, из которых вытекает ряд важнейших следствий.
Прежде всего это мысль о нетождественности «сознательного» и «психического» в широком понимании. «Сознательное противостоит психическому как особая, высшая его форма, возникающая у человека лишь тогда и поскольку, когда и поскольку человек выделяет себя из окружающего предметного мира. Тем самым сознание возникает как форма психической жизни, требующая длительного и сложного созревания в онтогенезе».
[137]
«Весьма интересно, – пишет Ф. Бассин, – что теория сознания сама на многих путях подводит к проблеме «бессознательного». Уже одно разграничение понятий «сознание» и «психика» ставит вопрос о существовании форм психической активности, протекающих «за порогом» сознания. К тому же вопросу подталкивает косвенно и собственно-физиологическая трактовка проблемы сознания».
[138]
Здесь нет противоречия с учением И.П. Павлова. Напротив, Павловым неоднократно подчеркивалось, что без учета этих важных компонентов психического анализ последнего вообще не может быть полноценным. Ему принадлежат слова: «Мы отлично знаем, до какой степени душевная жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного».
[139]
Психолог И. Страхов, анализируя такую существенную особенность психологизма толстовских героев, как внутренний голос, писал: «Иногда это – выражение обобщающего теоретического разума, в других случаях это – практическое чувство жизненных отношений, и вместе с тем это – сознательное и подсознательное нравственное чувство, чистый внутренний голос совести».
[140]
Итак, в своем художественном исследовании Толстой раскрывает не что иное, как подсознательные процессы психики героев. Глубокий анализ этих сложнейших процессов психики мог выполнить только метод «диалектики души».
Но проблема подсознательного является одной из основных проблем XX в., следовательно, «диалектика души» для современной литературы это тот необходимый универсальный метод, с помощью которого и может быть раскрыт достаточно глубоко внутренний мир человека.
