Это не было обычным делом. Медсестра кусала посиневшие губы, дрожало её кукольное личико, она забралась в шкаф, зазвякали флаконы.
Стрельба становилась оглушающей, она приближалась, ругались матом легкораненые, кто-то кричал, что в его винтовке остались только два патрона, нужно уходить…
- Зоя Ивановна, где ваши санитарки?.. Быстро уводите раненых! - надрывался мужской голос. - Эвакуируйте только тех, кто может передвигаться, иначе потеряем всех - охрана долго не продержится.
Откинулся полог в палатку всунулся санитар, с волос стекала кровь.
- Товарищ майор, Варвара… Почему вы ещё здесь?.. Быстро уходим!.. Немцы идут!.. - он побежал дальше.
Девушка прерывисто вздохнула, но продолжала искать нужную склянку.
- Варенька, что вы возитесь?.. Давайте скорее!.. - бормотал доктор. Он только что закончил вскрывать брюшную полость. - У больного внутреннее кровотечение… Посмотрите, что тут творится. Быстро ставьте укол, а потом сушите рану - марлей, бинтами – всем, что найдёте! Варенька, я заклинаю вас… Не стойте, работайте!.. Это же госпиталь… Как вы не понимаете, есть же какие-то международные нормы, общепринятые положения, не позволяющие применять насилие к раненым. Давайте, голубушка, шевелитесь, выходите из анабиоза.
Медсестра шумно выдохнула на пару мгновений закрыла глаза, она поставила укол, стала разрывать упаковку марли, личико девушки покрывалось нездоровой синью. За брезентовым полотнищем затихли крики, оборвалась стрельба.
Павел Петрович, закусив губу, продолжал священнодействовать - подобных операций на своём веку он провёл множество: в Финляндии; на Хасане; Халхин-Голе; на текущей, Богом проклятой войне - все пациенты выживали. Военврач Старостин делал всё возможное.
- Варенька, сушите скорее, время не ждёт. Ни в коем случае нельзя останавливаться. Так, вот здесь перетяните… Вот этот сосуд прижмите… Держите крепко… Я приступаю к удалению.
Вновь откинулся полог палатки - в операционную заглянул немецкий автоматчик, на возбуждённом лице мелькнуло недоумение, он заколебался…
- Выйдите вон!.. Сюда нельзя! - бросил врач, не отрываясь от работы.
Пехотинец посторонился и в палатку вошёл офицер в полевой форме – гауптштурмфюрер - он был рослый, осанистый, в светлых глазах проблескивала ирония, в правой руке он держал парабеллум, большой палец левой руки был небрежно втиснут за ремень. Офицер осмотрелся с недоумением, пожал плечами, с любопытством уставился на сотрудников госпиталя.
- В чём дело?.. - недовольно произнес Старостин. - Я же сказал, сюда нельзя! Немедленно покиньте помещение! Посторонние во время операции не допускаются!
Офицер улыбнулся, качал головой, видимо, понял, что именно ведут доктор. Он подошёл к операционному столу, держась подальше от скальпеля и окровавленного тела. Гауптштурмфюрер вытянул шею, поцокал языком и переглянулся с автоматчиком, застывшем у порога, солдат равнодушно пожал плечами.
Доктор Старостин раздражённо сморщился, окровавленные бинты и марля летели в корзину, медсестра зашивала сосуды трясущимися руками, не поднимала голову.
- Вы совсем ничего не понимаете? - Старостин бегло глянул на офицера - более долгого взгляда тот не заслуживал. - На каком ещё языке должен с вами обращаться, чтобы вы поняли? Поимейте хоть кроху уважения к раненому и медицинскому персоналу!
Варюша всхлипнула, офицер с жадностью поедал их глазами - за всю свою военную жизнь он ни с чем подобным не сталкивался.
Доктор удалил селезёнку, выбросил её в ведро. Рана уже не кровоточила, можно было зашивать.
- Варенька, давайте… - самообладания ещё хватало, но голос врача дрожал. - Не стоите!.. Вы уже подготовили нитку с иголкой?.. Зашивайте, пока действует обезболивающее.
- Господи, мамочка дорогая!.. Я сейчас не выдержу… Павел Петрович, миленький… - девушка с трудом шептала. Она потянулась к соседней тумбочке, где были выложены медицинские принадлежности…
Офицер выстрелил раненому в живот, оскалился - тело дёрнулось, кровь снова заполнила только что высушенную рану. Скрипнула Варвара, прижала ладошку ко рту, отпрянул доктор, сморщился, он часто заморгал, попытался что-то сказать, выразить решительный протест, но слова застряли в горле. Второй выстрел повалил его, смерть наступила мгновенно.
Заплакала Варюша, попятилась, наткнулась на полевой шкафчик и опустилась на колени. Девушка захлёбывалось в рыданиях, она не могла смотреть в лицо убийцы, это было выше её сил.
Гауптштурмфюрер с интересом разглядывал медсестру, Варюша плакала, шмыгала носом, закрывая лицо, перепачканными кровью руками. С губ офицера не сходила ироничная усмешка, он выстрелил в неё дважды, дождался пока мёртвое тело завалится ему под ноги, потом развернулся и быстрым шагом покинул операционную.
Положение складывалось отчаянное - полки Рехтина и Шабалина откатывались на юг и пока ещё сохранялась видимость организованного отступления. Тягачи, надсадно урча, вытаскивали из колдобин уцелевшие орудия, фашисты наседали, почувствовав - ещё немного и они сломают хребет обороняющимся подразделениям. Наиболее сильный удар наносился в стык полков, мотоциклисты неслись по полям, по просёлочным дорогам, разрезая жидкую оборону Красной Армии. Приходилось отходить без боя, чтобы не попасть в окружение.
Взвод Шубина отступал в первых рядах - приказ никто не отменял: в бой не ввязываться; сохранить личный состав. Уставший до предела красноармейцы брели по дорогам и тропам, тащили раненых, иногда подскакивали полуторки с красными крестами, раненых грузили в кузов и отступать уже было легче.
Противник расширил плацдарм на несколько километров и продолжал это делать. За речкой Беленькой, у деревни Рогозина, отступающие части стали закрепляться. Здесь находился недостроенный оборонительный рубеж: траншеи; окопы; заброшенные блиндажи. Пару недель назад именно отсюда советские войска перешли в контрнаступление, стиснув, насколько возможно, горловину выступа. Теперь возвращались - потрёпанные, обескровленные, потерявшие две-трети личного состава.
С небес спустилась манна небесная - командир дивизии выделил из своего резерва взвод пулемётчиков и пехотную роту. Местность была пересечённая: овраги; балки; осинник рос клочками; посреди открытых участков зелень или берёзовые перелески. Подкрепление оказалось очень кстати, без него бы оборона обрушилась.
Противник продолжал атаковать без обеда и тихого часа. Мотоциклисты метались между деревьями, обрабатывая позиции пулемётным огнём, подкрадывалась пехота, хоронилась за деревьями, натиск был жёстким. Немцы пошли развёрнутой цепью, ведя непрерывный огонь. За их спинами работали пулемёты МГ-34, не давая красноармейцам высунутся. Фашисты подтянули миномётную батарею и начался кромешный ад - первые мины легли метрах в тридцати от окопов, минометчики сделали работу над ошибками и следующая волна накрыла траншеи.
Люди бросались на дно окопов, затыкали уши, сыпалась земля и брёвна. Обстрел оборвался, началась атака, заработал станковый Максим - прижал немцев к земле. Большие потери были не нужны - потеряли уже достаточно. Офицеры берегли людей, наши пулеметы сдерживали натиск. Бойцы швыряли последние гранаты, продолжаться бесконечно так не могло, боеприпасы были на исходе, первую атаку худо-бедно отбили.
