Кусты какое-то время озадаченно молчали, потом опять показалась физиономия:
– Это вы, товарищ лейтенант? Мы так и подумали, что это вы…
Рядом задыхался от беззвучного хохота Кошкин, но вставать побаивался. Партизан был явно не один, и не все в его группе отличались острым умом и сообразительностью.
– А чего стреляли тогда?
– Так это самое, товарищ лейтенант… – смутился разведчик, – время нынче такое, война идет… Ладно, выходите, чего вы там спрятались, как чужие?
Из чащи показались люди в засаленных фуфайках. Улыбки цвели на чумазых лицах. Это был передовой дозор отряда Моисеевского – не разминулись, есть на свете бог! Встреча вышла шумной и радостной. Партизаны хлопали друг дружку по плечам и спинам, отпускали беззлобные шуточки.
– Все наши здесь, товарищ лейтенант, – отчитался Головин. – Мы с ребятами впереди колонны идем. Весь обоз там, за нами, метрах в трехстах. Уж и не надеялись вас увидеть.
Шанс встретиться лоб в лоб был действительно невелик. Но отряд шел верно – через глушь, не захваченную немцами. По размытой дороге навстречу товарищам бежал сияющий Арсен Вартанян. Он дошел минувшей ночью до базы, передал командованию ценные сведения! Комдив действовал незамедлительно: база эвакуировалась в течение двух часов, и с тех пор отряд двигался в ускоренном темпе.
Внезапно Арсен осекся, стал озираться. В группе не хватало Шперлинга, и мрачные лица подсказывали, что это неспроста. Бойцы угрюмо отворачивались, Шубин неохотно поведал печальную историю. Невозможно привыкнуть к утратам, каждая смерть – словно от тебя самого кусок оторвали.
Партизанский отряд шел навстречу. Все смешалось – пешие бойцы, телеги, запряженные полудохлыми клячами. Раненых по-прежнему было много, и гражданские никуда не испарились.
Ахнула Лида Разина, спрыгнула с телеги, бросилась к Шубину, прижалась, испустив вздох облегчения. Потом подняла на него лучащиеся глаза, засмеялась. Девушка сильно изменилась за последние месяцы – похудела, истончились волосы, под глазами залегли устрашающие круги. Она почти не спала, все время проводила с ранеными. Но это была все та же Лида, влюбленная в него до потери памяти. Бойцы украдкой косились в их сторону, улыбаясь отводили глаза. Не выдерживали острые на язык, отпускали шуточки. Но это было нормально и привычно!
– Все хорошо, родная. Теперь я рядом, ничего не бойся.
Комдив размашисто месил грязь – в такой же телогрейке, что и все, перетянутый портупеей, в заношенной офицерской фуражке. Время не изменило командира погибшей 303-й дивизии: в его движениях сохранилась офицерская выправка, только в темных волосах добавилось седины. Рукопожатие комдива было твердым и дружеским.
– Рад, что живой, Шубин. Докладывай, только быстро.
Все его помощники и заместители находились поблизости: батальонный комиссар Ухтомский, капитан Лагутин, заместитель по хозяйственной части Арбузов. Они смотрели на разведчиков пристально и настороженно.
– Отойдем, Александр Гаврилович. Сведения конфиденциального характера, не для широких масс…
Они остановились в стороне от дороги. Мимо двигался обоз, на них поглядывали бойцы и гражданские. Вытягивал шею обиженный комиссар Ухтомский, готовый подозревать всех и каждого и даже самому себе не доверяющий. Комдив выслушал последние сведения, не меняясь в лице, только скулы побелели.
– Ты в этом уверен, лейтенант?
– Нет, товарищ полковник, не уверен. Но, думаю, это несложно проверить.
Предатель сам себя выдал с головой! Отказали нервы, он что-то почувствовал, когда Шубин отвел комдива в сторону. При этом оба смотрели куда угодно, только не на предателя.
Павел Савельевич Арбузов, крупный мужчина, страдающий одышкой, ведающий в отряде хозяйственными делами (и неплохо ведающий), слез с телеги, воровато осмотрелся и двинулся в лес – якобы по нужде.
Когда Шубин с комдивом, а с ними пара автоматчиков подбежали к колонне, Арбузова на подводе уже не было. Усатый возница махнул рукой: «До ветра подался Павел Савельевич».
Бывший завхоз Ясинского санатория для работников партийного звена быстро бегать не мог. Но старался изо всех сил – семенил, тяжело дыша, хватался за деревья, то и дело оборачивался. Когда его догнали, он стал хрипеть: «Отстаньте!» Так переволновался, что сразу выдал себя со всеми потрохами.
Потрясенный комдив сурово смотрел, как человека, которого он считал своим другом, волокут на дорогу, а у того от страха отнимаются ноги. Последовал приказ колонне: остановиться, выставить дозоры. При всем честном народе разбираться не стали, ушли в лес. Павел Савельевич отчасти пришел в себя, начал возмущаться: «В чем дело, товарищи? По нужде пошел, зачем схватили? Это недоразумение! Александр Гаврилович, что происходит?!» Но сломался, не выдержав мрачных взглядов, смертельно побледнел, стал размазывать слезы по небритому лицу.
– Все ясно с тобой, Павел Савельевич, – вздохнул Моисеевский. – Давай рассказывай. Будь же мужиком, не хнычь.
Арбузов каялся, что бес попутал, он не хотел, так вышло, просто минутная слабость. Он нуждается в прощении, ведь он много лет верой и правдой служит коммунистической партии. Потом дошло, что прощения не будет, начал неохотно излагать.
В деревне Жердево, куда неделю назад вошла группа снабжения под его началом, сидел немецкий агент – местный житель, но при этом секретный сотрудник полиции. Бойцы ходили по избам, собирали муку, картошку, домашнюю птицу, а этот тип подловил за сараем товарища Арбузова – дескать, просто поговорим… Были грешки у Павла Савельевича – еще в бытность завхозом санатория, к тому же родной брат перешел на службу в полицию и передавал родственнику пламенный привет. В общем, за пять минут ловкий парень завербовал завхоза, тот и опомниться не успел. А дальше дело техники: тайник под приметной березой за пределами базы, записка с ценными сведениями – число бойцов, структура базы, расположение постов и средств сигнализации…
Пришлось бы тяжко, но отряд выскочил из-под носа гитлеровцев, что вызвало у Павла Савельевича противоречивые чувства. Теперь он плакал, умолял принять во внимание его былые заслуги. Охота на живца не имела смысла: отряд сменил дислокацию. Сообщить что-то ценное Арбузов не мог. Он сам ничего не знал. И теперь это понял с потрясающей ясностью: конец пришел. Нужды в суде не было: преступник признался, как говорят прокуроры, под тяжестью изобличающих улик. Партизаны мрачно смотрели на своего бывшего товарища.
– Мне жаль, Павел Савельевич, – сказал комдив, – но ты сам решил свою судьбу. Не устраивай сцен, ступай к канаве.
На лицо предателя легла печать смерти, он все понял и смирился. Потухли глаза, кожа на лице приобрела трупный цвет. Арбузов тяжело поднялся, побрел к канаве. Подкосились ноги, подбежал боец, поддержал.
Он стоял, поникший, на краю своей будущей могилы отвернувшись, боясь смотреть товарищам в глаза. Бывший особист Сумкин выстрелил ему в затылок из револьвера. Грузное тело скатилось в канаву, осыпалась земля. Сумкин с невозмутимым видом сунул револьвер в кобуру. Он всегда был невозмутим и спокоен.
