С первых же минут батальон Мошляка понес потери. Пулеметчики гибли, едва успев открыть огонь. Их замещали другие, спешили отработать боезапас, пока чего не случилось… В снегу чернели мертвые тела в шинелях мышиного цвета. Полз раненый, разевая черный рот. Обе стороны теряли людей. Но бойцы не бросали позиций, и немцы не собирались отступать. Они рвались в бой. Впрочем, уже не шли в полный рост, двигались перебежками, часто залегали.
Ускорились танки. Захлопали ПТРы. Еще одна гусеница отлетела – танк задымился, стал двигаться, как покалеченный танцор, но все равно на месте не стоял. Трещал танковый пулемет. Вторая пуля крупного калибра попала между башней и станиной, машина задымилась, встала.
Но атака набирала обороты, из леса выползали все новые машины, подходила пехота. Это было жутковато. Немцы рвались в город, не считаясь с потерями. Развевались полы солдатских шинелей. Триста метров до противника, вот уже меньше двухсот… Один из танков вернулся на дорогу, проехал метров семьдесят и был благополучно подбит из противотанкового ружья. Члены экипажа в черных комбинезонах скользнули по броне, кувыркнулись в кювет.
Немцы атаковали обе улицы – Ленина и Островского. Несколько красноармейцев оставили позиции, побежали в тыл. Двоих растерзали осколки взорвавшейся рядом мины, остальные попадали в снег.
– Куда?! – орал молодой взводный в заломленной на затылок ушанке. – Держаться, ни шагу назад!
Его убили через минуту, но основная масса бойцов все-таки осталась в окопах. Прекратился минометный обстрел, немцы боялись задеть своих. Волчья стая приближалась, солдаты перешли на бег. Раненый красноармеец, оставляя за собой кровавую дорожку, полз к пулемету. Расчет погиб, пулемет валялся на боку, из него, словно глиста, струилась отстрелянная лента. Но в жестяной коробке еще что-то оставалось. Боец взгромоздился на колени, рывком перевернул пулемет – и открыл огонь в тот момент, когда немецкая пехота была уже рядом. Солдаты бежали с примкнутыми к карабинам штыками, дружно орали.
Пулеметчик повалил человек восемь, потом сам свернулся, стал истекать кровью. Кричал, махал руками молодой несмышленый политрук, призывал бойцов в контратаку. Поднялись все, кто уцелел на переднем крае, бросились врукопашную. Но сил было мало, немцы взяли численным перевесом.
Танки входили в город. Бились смертным боем, кровь текла рекой. Рота капитана Быстрова почти сплошь была укомплектована добровольцами. Энтузиазма хватало, но боевой опыт отсутствовал.
Противник обходил с левого фланга, но залег, встретив плотный огонь из «ППШ». В рукопашной красноармейцы не блистали, умирали много и мучительно.
– Отходим! – кричали выжившие командиры.
Рота Быстрова полегла почти полностью. В живых осталось десятка полтора – оборванные, окровавленные, многие потеряли шапки, кто-то даже сапог. Они бежали в тыл под прикрытием пулемета, растекались по участкам частного сектора.
Встали танки, залегла пехота, улица Островского подверглась новому минометному обстрелу. Дорога превратилась в вереницу воронок и кровавых луж. На соседней улице еще держались, там стоял неимоверный грохот, в дыму перебегали фигурки солдат в длинных шинелях.
Танк перевалил через наспех вырытый окоп, полз к плетню. Доски и брусья встали дыбом, когда он наехал на преграду. Разбилось окно в избе, красноармеец выбросил противотанковую гранату. Она взорвалась под гусеницей – трак уцелел, хотя и стал искореженным. Танк сменил направление, стал, как бык, бодать избу. Он подмял под себя крыльцо, выдавил стволом входную дверь, продолжал наезжать. Избушка затрещала, посыпались бревна. Машина, окутанная дымом, въехала внутрь, ломая перегородки между стенами. Затрещали стропила, стала проседать и распадаться крыша, накрыла танк. Но с обратной стороны он не выехал – прогремел еще один взрыв, разлетелись ошметки деревянных конструкций. Дым повалил такой, словно там сожгли гору резиновых покрышек…
Остатки роты Быстрова пытались удержать рубеж. Пятнадцать бойцов засели за баррикадой из металлолома. Сам Быстров, крепко контуженный, шатался, держась за голову. Его пытались утащить за баррикаду, но вражеская пуля опередила, и капитан скатился на землю.
Немцы крались вдоль заборов, осторожно перебегали. Заработал пулемет «МГ-34», установленный в начале улицы. Он крошил ржавое железо, падали красноармейцы, прильнувшие к баррикаде, – отваливались один за другим, обливались кровью. Выжившие побежали по улице в сторону центра, но только двум или трем удалось спастись от губительного огня…
Улица была свободна, солдаты противника выбежали на дорогу, устремились к центру. Их собралось не меньше пяти десятков. С окраины подходили танки. Момент создался опасный – еще минута, и немцы могли прорваться.
Фланговая атака резервной роты капитана Лядова была стремительной и внезапной! Со второго этажа потрепанного здания открыл огонь «максим». В тылу немцев загрохотали взрывы – специально снаряженное отделение забрасывало гранатами танки. Из переулков, выходящих на дорогу, с громовым «ура!» посыпались красноармейцы, бросились на фашистов.
Немцы оторопели. Расклад был явно не в их пользу. Да и взбешенные русские солдаты – явление не для слабонервных! Толпа набросилась на врага, смяла, растерзала. Уцелевшие пустились наутек.
Вырвался вперед капитан Мошляк собственной персоной – нездорово возбужденный, в расстегнутом полушубке, он тоже кричал, размахивал пистолетом, стрелял вдогонку убегающим гитлеровцам. Его обгоняли здоровые длинноногие бойцы – волна катилась по улице. К деморализованным немецким пехотинцам подтянулось подкрепление, но оно уже не могло переломить ситуацию. Наши пулеметчики расстреливали пехоту в упор, отбрасывая ее за горящие танки.
Это была пусть маленькая, но – победа. Она досталась колоссальной ценой, и радость была недолгой. Проезжая часть была завалена телами своих и чужих солдат. Красноармейцы занимали опустевшие окопы, подтаскивали пулеметы и противотанковые ружья. Снова повалил снег. Погода словно издевалась! На улице Ленина все еще шел бой.
– Лядов, держите эту улицу! – прохрипел Мошляк. – Занять оборону, врага не подпускать! Один взвод отправить на улицу Ленина, пусть помогут хлопцам! Если там прорвутся, то нам всем каюк… Шубин, мать вашу, а вы что тут делаете?! – взревел майор. – Я кому сказал, сидеть в резерве!
– Виноват, товарищ майор, – насупился Глеб. – Ну, в угол поставьте. Или под трибунал отдайте. Наши тут гибнут, а мы сидеть должны и чай пить?
– Именно! – взревел майор. – Без тебя справятся! Уводи своих людей к чертовой матери! Находиться при штабе!
Так всегда кажется – без тебя не справятся! Именно без тебя, поскольку твое участие – тот переломный момент, что отделяет поражение от победы. Кто они все без тебя? Ноль без палочки!
Разведчики неохотно выходили на дорогу, строились. На севере снова разгорелась перестрелка, бойцы отворачивались, смотрели под ноги. Приказ майора никому не нравился, пусть в нем и был смысл. Да хоть два смысла!
Взвод потащился в город. Обернулся ефрейтор Гончар, глухо выругался. Недосчитались рядового Червигу, уроженца украинской Полтавы, – подставился боец под шальную пулю. Бледное лицо накрыли шапкой, тело оставили вместе с остальными – прибудет похоронная команда, увезет. Не хоронить же товарища отдельно от других.
