- С утра седьмое октября было, - неуверенно сказал что Шперлинг. - Наши под Вязьмой бой дают фашистам, а мы тут…
- Разговорчики! - отрезал Шубин. - Всем спать! И не чихать мне тут, даже во сне. Всем понятно?
- Так точно, товарищ лейтенант! - откликнулся Кошкин. - Разрешите выполнять?
Разведчики со смешками укладывались вдоль стены, завернулись в мешковину, оружие брали с собой, обнимали как могли.
- Лучше бы я жену обнял, - бормотал Боровой. - Когда же эта клятая война закончится? Надоела - хуже горькой редьки. Домой бы сейчас, к Василисе под бочок…
- Я думал ты холостой! - удивился Шперлинг.
- Бракованный он, - фыркнул Уфимцев. - Разводиться на гражданке собирался, да так и не собрался.
- Серьёзно? - удивился Курганов. - Зачем тогда женился, если разводиться собираешься? Как-то не по нашему это.
- Ага, не по-комсомольски, - согласился Кошкин под сдавленный смех. – Признавайся, Семён: почему такой несознательный?
- Много вы понимаете, недоделанные… - бурчал Боровой. - Сперва любовь у нас была до гроба. Я помощником бригадира на механическом работал, Людмила в отделе контроля качества - там и познакомились, когда у нашей бригады брак нашли. Ну не то, чтобы брак, просто станок из строя вышел, но его быстро отремонтировали. До особого отдела не дошло, - такое ощущение что Боровой в темноте усиленно крестился. - В общем, чувства у нас с Людмилой образовались, поженились, детей пока решили не рожать.
- В связи с тяжелым международным положением? - предположил Кошкин.
- Ну да, и в этой связи. Комнату нам дали от завода, мебель кое-какую - нормально жили. Что не так с этими женщинами, мужики? Изменилась за месяц: другая стала, холодная, чужого мнения в упор не признавала, по струнке у неё ходил… Ведь любил же, дуру, несмотря на все ее закидоны. Не жена, а комендант гарнизона и начальник гауптвахты в одном флаконе! - Боровой увлёкся, не замечал как товарищи умирают от глухого смеха. - Всю кровь выпила, зараза. Лучше бы пустила мне эту кровь… Почему так произошло? - ума не приложу. Ласковая же была кошечка, порядки свои в доме наводить стала. Даже к мужикам поболтать не отпускала, все какие-то неотложные дела находились. В общем, кончилось наше чувство: она же не дура – видела, что со мной происходит. Однажды кулаком погрозила: дескать, надумаешь разводиться или изменять - заводской партком на тебя спущу, они тебе живо втолкуют, что такое ячейка социалистического общества и как её нужно беречь.
- И ты не изменял? - уточнил Герасимов.
- Да не, даже мысленно. Чего, смешно вам, мужики? А меня такая тоска терзала: туда нельзя, сюда нельзя, командует только она, и правильные решения принимает только она. А я - не пойми кто…
- А забавные случаи были? - всхлипнул Кошкин.
- Да какие там забавные случаи? Теща однажды приехала погостить - отпуск недельный случился. Она заводской профком возглавляла соседнем городе, такая же строгая и принципиальная. Так она ещё и свою маму к нам привезла, ну в смысле - тещину маму, старушка - Божий одуванчик, до революции подпольщицей была - с царизмом боролась. И вот неделю мы все жили в одной комнате… Это тюрьма народов, люди! Лучше бы меня посадили на десять лет без права переписки. К концу недели даже моя Людмила стала нервничать и однажды призналась, что погорячилась насчёт мамы бабушки… Ну что вы ржете как кони? Человеку жизнь искалечили, а они… Я днем социализм строил, повышал производительность труда, боролся за победу в соцсоревновании. А вечером, когда тепло хочется - натыкался на эту «ледяную стену».
- Ребята, мы с ним вообще на одной планете? - задыхался Шуйский. – Нет, я не могу разводись, Сёмка, возвращайся на нашу планету. Мы за тебя словечко замолвим в заводском парткоме…
- Я ведь отслужил уже срочную два года назад, - монотонно бубнил Боровой. - Добровольцем в ряды записался, когда началось. А когда уезжал – тридцатого июня, она на перроне как кинулась мне на шею: - не пущу, говорит. Слезами брызжет, ревет благим матом: мол, прости дорогой, ведь ты мне самый близкий человек… От того и орала, издевалась, в грош не ставила. Мол, возвращайся, любить буду, детей нарожаем, на цыпочках перед тобой ходить будут - ты только живым вернись. Простились в общем - славянка и солдат. Вот и пойми этих баб: что у них на уме?
Люди ворочались, комментируя признание товарища, давали ценные советы на все случаи, хотя ни у кого из них не было жизненного опыта. Шубин насилу уснул. Шаг вперед, два назад - как говорил великий Ленин, проваливался в зыбкую муть, возвращался обратно и только к утру забылся полноценным сном.
Глава седьмая
Осень бралась за дело: насвистывал ветер; резко упала температура; солнце окончательно перестало выглядывать; дожди не стали постоянным атрибутом этой осени, но пару раз в день проливались. Кто же мог предугадать, что вынужденное безделье затянется на два дня. Злость трясла, нервы рвались, несколько раз появлялось желание прорвать кордоны и бежать в лес, но Шубин снова вглядывался в лица своих солдат, склонялся к мысли, что хочет видеть их живыми: во имя чего убить остатки взвода? Разведчики спали всеми днями, боролись с холодом, еда закончилась, воду из фляжек пили крошечными порциями. Немцы обустроились на пустыре, под боком, поставили палатку с радиоточкой и возле неё постоянно вилась вооружённая публика. Дорогу засыпали щебнем и активно использовали.
На восток шли войска, в ночное время по округе блуждали часовые с фонарями, перекликались. С простудой справились: пили таблетки от кашля и температуры, которых у Глеба в вещмешке было навалом. Молодые, здоровые организмы победили недуг. На второе утро набрали дождевую воду в тазик - пришлось совершить вылазку. Вернувшийся Курганов удручённо поведал, что кругом немцы. А на следующее утро их вдруг не стало. Проснулись и не поверили - в деревне стояла тишина, по дороге никто не ездил. Шубин мысленно прикинул: девятое октября, или уже десятое? Фронт откатился бог знает куда - ничего удивительного, что немцы ушли. Люди тёрли глаза, недоверчиво прислушивались.
- Может поняли, что мы в подвале, ждут пока выйдем? - предложил интересную версию Шперлинг.
- Ой ли!.. - фыркнул Шуйский. - Пары гранат - было бы достаточно и нечего тут представление городить.
Доверить другим, столь важное дело, Шубин не мог: он лично отправился на улицу, сдвинув проржавевший тазик. Дождя ночью не было, земля подсохла, он перебежал пустырь, пристроился в лопухах на краю ограды. Проезжая часть представляла жалкое зрелище: от дороги ничего не осталось, её разбили до упора, даже щебень не помог. Деревня безмолвствовала, многие дома превратились в головешки, выветрился запах гари, но что-то было не так. Раздался мужской смех, в доме через дорогу распахнулась дверь, вывалился солдат в расстёгнутом кителе: он что-то бросил оставшимся в доме, засмеялся и побрёл за угол; с плеча свисала автомат МР-40. Обрисовался голубоватый дымок из печной трубы - за избушкой топилась баня. Похоже в деревне остался небольшой гарнизон и теперь эти люди развлекались как могли - население отсутствовало, издеваться было не над кем. На крыльце объявились ещё двое в коротких шинелях - закурили, по улице в западном направлении проехал мотоцикл с двумя членами экипажа: боец в коляске откровенно спал, а пилот старательно объезжал ухабы, давил на газ - залпы грязи летели из под колёс. Мотоцикл проехал, курильщики постояли на крыльце и убрались в дом - ничего сверхъестественного не происходило.
