– В парк? – посмотрел на нее Буров.
– Да. А это запрещено? – включила она воду, чтобы помыть посуду.
– Да нет… – протянул Буров. – Похоже, тебе это нравится не меньше Пашки…
Все! Это и стало последней каплей. Влада выключила воду и резко развернулась к нему лицом.
– Какая разница, что нравится мне, если ваш сын от этого в восторге? Вас что-то не устраивает в моих методах?! У вас есть какие-то рекомендации или вы хотите внести существенные поправки в распорядок дня, который я составила для себя и вашего сына? Или, быть может, этот выходной вы хотите провести с Павликом? Он ведь ваш сын, как никак! И ничего, что ребенок не умеет читать, а вы об этом понятия не имеете. Что Павлик плачет по ночам и зовет маму, а вам плевать! Что он понятия не имеет, чем любит заниматься, кроме паззлов, а вы на это закрываете глаза. Он слабо развит физически, и это при таком-то отце! – потрясла Влада рукой, намекая на то, что сам Буров находится в отличной физической форме. – Когда вы с ним хотя бы разговаривали в последний раз? Отвечайте! – прикрикнула и сама испугалась. Что-то разошлась она не на шутку. И на глаза просились слезы – до такой степени ей было жалко Павлика. При живых отце и матери ребенок был лишен обоих.
Она ждала ответа, но совсем не такого, какой последовал.
– Ты плачешь? – лицо Бурова выглядело потрясенным. – Из-за моего сына?
Влада и не заметила, что по щекам ее катятся слезы. Как ни старалась сдержать их и не показывать Бурову, те все равно пролились.
– Как же вы мне… противны! – выкрикнула она и выбежала из кухни.
Если после этого Буров ее уволит, то будет прав. Сейчас она перешла рамки дозволенного.
Глава 26
– Кирилл Сергеевич, к вам Мария, – доложил охранник по внутренней связи.
Ну и чего она приперлась, когда он запретил ей сюда приезжать в выходные? Но не прогонять же ее теперь, хоть и именно это хочется сделать.
– Впусти! – отрывисто распорядился Кирилл и отключился.
С другой стороны, он даже рад был нежелательной компании. Озверел уже слоняться по дому один. Лежать не мог – опостылело. Сидеть в кабинете за ноутом тоже не получалось долго – недомогание давало о себе знать ломотой во всем теле. В конечном итоге он перебрался с ноутом в гостиную и удобно устроился на диване. Отсюда и до кухни рукой подать. После того, как понял, что чай с малиной сбивает температуру лучше всяких таблеток, заваривал себе его по часам. И сейчас вот как раз собирался выпить третью кружку.
– Кирюшенька! – завопила Маша с порога, как будто он на ее глазах забился в предсмертных конвульсиях. – Как же ты осунулся, – подбежала она к нему и принялась гладить по щекам. – Похудел, синяки под глазами… Боже мой, на кого ты стал похож! – театрально закатила она глаза.
– Маш, хорош, – оторвал ее от себя Кирилл и усадил на свободное место на диване. – Ты не на сцене и даже не у меня в приемной. Не переигрывай, зритель у тебя только я, – усмехнулся он, отхлебывая из чашки чая.
– Между прочим, я за тебя волновалась, – надула губы Маша.
– Угу, – кивнул он.
Так волновалась, что даже не позвонила ни разу. Да и не нужны ему ее звонки, как и волнения.
– А за тобой, что же, никто не ухаживает? – оглянулась Маша, как будто ждала, что в углу гостиной по стойке смирно будет дожидаться распоряжений сиделка в симпатичном белом халатике.
– Ухаживает, – развеселился Кирилл, представив себе в углу всю такую покорную пианистку. В белом халатике, естественно. Вот бы была потеха.
– И кто же? Что-то я никого не вижу.
– За мной ухаживает няня моего сына, но сейчас они на прогулке.
Кстати, пора бы им уже и вернуться. Опять загулялись. А он, к собственному удивлению, успел соскучиться.
– Эта гусыня?! Да она кроме как нотации читать, больше ничего и не умеет!
– Ну не скажи, Машунь, – растянул Кирилл губы в улыбке. – Еще как умеет…
Но читать нотации у нее, конечно же, получается лучше всего.
– Кирюш, а хочешь, я останусь с тобой, пока ты болеешь? Буду ухаживать за тобой, кормить тебя, согревать ночами… – подсела к нему ближе Маша и принялась тереться лицом о плечо.
– Машунь, притормози, – снова отстранил он ее от себя. – Ты мне халат испачкаешь.
На ней метровый слой штукатурки, а у него нежно-бежевый халат. К этому цвету Кирилл питал слабость.
– Фу, ты как всегда, груб!
– Ну а ты хотела, чтобы за два дня я стал другим человеком? – рассмеялся Кирилл. – Маш, а ты зачем пришла?
– Навестить тебя и предложить свою помощь.
– А может, ты хочешь в доме прибраться или приготовить ужин для меня и моего сына?
– Я?.. Ну вообще-то, у тебя есть домработница.
– Которая сегодня выходная.
– Ну кто-то же тебе готовит. Наверное, эта няня…
– Наверное, – снова посмотрел Кирилл на часы.
– А ты кого-то ждешь? – заинтересовалась Маша.
– А ты меня плохо слушала? – передразнил он ее тоненький голосок, который частенько казался ему писклявым. Ведь умеет же говорить нормально, зачем все время сюсюкает? – Сына жду с прогулки.
– А-а-а… Ой! Какой у тебя красивый рояль! – сфокусировала Маша взгляд на инструменте. – А кто на нем играет?
– Великая пианистка.
– Правда? – округлила глаза Маша.
– Истинная! – все же она натуральная блондинка!
– Ты специально купил рояль, чтобы для тебя играла пианистка? – продолжала тупить Маша.
– Нет, Маш, – со вздохом отозвался Кирилл. – рояль я купил, чтобы учить на нем играть сына.
– А ты умеешь… играть?
– Маш, ну ты чего? Соберись уже… Учит играть моего сына та самая великая пианистка.
– Да?.. – хлопала Маша ресницами в попытке осознать все, что услышала сейчас. Видно, для ее ума это было сродни высшей математике.
– А вот и мои вернулись с прогулки! – неподдельно обрадовался Кирилл, когда с улицы донеслись голоса Влады и сына.
Если бы и дольше оставался наедине с Машей, с которой даже сексом сейчас заняться не мог, то точно свихнулся бы.
– Папа!.. Ой! – осекся Пашка и уставился на Машу.
Кирилл знал, что сын ее терпеть не может, еще и потому запретил Маше приходить к нему домой. Куда как лучше встречаться на ее территории.
– А она что тут делает? – пробубнил Пашка, нацепив на лицо маску вредности.
– Пришла навестить меня, – перевел Кирилл взгляд на Владу. У пианистки вид был самый незаинтересованный. Она на них даже не смотрела, а мазала мимоходом взглядом.
– Павлик, беги вымой руки, умойся и переоденься в домашнее, – велела она сыну.
