Кровь отлила от лица моей клиентки, оно вдруг заострилось, став жуткой «посмертной маской», зрачки расширились, а холеная рука извернулась и с неожиданной силой, до синяка вцепилась в мое запястье. Я вскрикнула.
— Лариса Вадимовна! Лариса! Вы здесь, со мной! Все хорошо!
Женщина медленно приходила в себя. На лицо возвращались краски.
— Успокойтесь, — медленно, стараясь ни в коем случае не давить голосом, очень ровно сказала я, — ничего не было. Это просто смоделированная ситуация. Вы пережили неприятные минуты, извините. Но, благодаря этому, мы кое-что узнали о вас. Кое-что важное.
— Простите, — Лариса спрятала лицо в ладонях и несколько раз глубоко вдохнула. Видимо, справляться с паникой ее учили. Значит, все же лечилась. Но почему не вылечили?
— Я могу привести себя в порядок? — глухо спросила женщина.
— Да, конечно. Третья дверь по коридору, — кивнула я.
Женщина вышла.
Пользуясь паузой, я открыла почту. И вот тут мое сердце сделало тройное сальто с переворотом. Нет, никаких весточек от маньяка! Но, пожалуй, лучше бы маньяк. На него я в последнее время стала реагировать спокойнее. Тем более, Андрей сказал, что маньяк на моей стороне…
Это было письмо от Никиты. Моего зеленоглазого наваждения. Чужого мужа.
Я бросила быстрый взгляд на дверь кабинета. Лариса все еще приводила себя в порядок. Не место и не время… Но удержаться — нет сил.
Хвала Создателю, письмо оказалось деловым.
«Полина, мне удалось выяснить, почему Босый продал «Лексус», — писал Никита, — тебе интересно?»
«Разумеется» — набрала я.
«Тогда сегодня в 19.00 в кафе «Марсель» за твоим офисом».
…Это что, свидание? Да деловое, деловое, — напомнила я себе, — но свидание же! Как это еще называется?
— Непрофессиональным поведением, — напомнила совесть, которую вообще-то никто не спрашивал.
— Мне нужно узнать про машину! — напомнила я то ли этой поганке, то ли некстати расходившемуся сердцу.
— Это можно узнать и по телефону! — влез разум.
— А если это не телефонный разговор? — нашло лазейку бабское любопытство.
— А если ты вляпаешься по самые кисточки на ушах? — напомнил здравый смысл.
Консилиум в моей бедной голове был в разгаре, когда дверь открылась и в кабинет шагнула Лариса, спокойная, собранная, с безупречным макияжем.
— Садитесь, — кивнула я, молниеносно собрав себя в кучу, — будем разбираться с вашими эмоциями и страхами.
— Будем, — кивнула она и заметно напряглась.
— Не переживайте, Лариса Вадимовна. Больше никаких погружений. Только анализ и устный счет до ста.
— Полина… А почему вы все время говорите: «эмоции и страхи» — вдруг спросила она, — разве страх это не эмоция?
— Эмоция, — кивнула я, — Но — базовая. Та, из которой растут «ноги» у очень многих вещей. Например, у вины. Вина — это страх оказаться хуже, чем о нас думают, страх подвести дорогих людей. Зависть — страх оказаться хуже других. Обида — страх быть непонятым. Злость — страх с чем-то не справиться, оказаться слабее…
Вы боитесь незнакомцев. С чем связан этот страх? Если незнакомец будет просто стоять рядом, это ведь не страшно, нет? Если он заговорит? Спросит — как пройти в библиотеку, — мы обе улыбнулись, — Чего конкретно вы боитесь?
— Нападения, — не колеблясь, определила Лариса.
— На вас когда-нибудь нападал незнакомец? — женщина напряженно задумалась, — С какого момента у вас этот страх? С детства? В детстве вы боялись незнакомцев?
— Мне кажется, я в детстве вообще ничего не боялась, — медленно качнула головой Лариса.
— Страх появился позже. Как и страх замкнутых пространств, — я говорила уверенно, не сомневаясь, что поймала… или вот-вот поймаю за хвост эту пресловутую черную кошку. В конце концов, разве это не моя профессия — ловить черных кошек в темных комнатах чужого разума? — Этот страх связан с нападением незнакомца в замкнутом пространстве, — и с абсолютной, почти сверхъестественной уверенностью закончила, — в машине! На вас напали в машине… И это случилось не в детстве. Это случилось совсем недавно.
Хрусть! Это Лариса сломала ручку, которую крутила в руках. Зрачки ее стали узкими, с булавочную голову.
— Вы ведьма! — бросила она, — Никакой не психолог, а самая настоящая ведьма. Раньше таких на площади жгли! — Она поднялась, оправила жакет и сдернула с вешалки пальто, — Больше я вам ничего не скажу. Ни слова!
Дверь хлопнула.
Я осталась одна.
До конца консультации было ровно четыре минуты. Можно сказать, уложилась.
«Ну что, Аксенова, лишила себя гонорара? — спросила я и хихикнула, — хорошо, что сейчас не пятнадцатый век, а Лариса — не жена бургомистра. Иначе гореть бы тебе ярким пламенем во славу Господа!»
Это была не истерика. У профессионалов не бывает истерик. Просто — откат. Обычная в моей работе штука.
Задержавшись на пороге, я поискала глазами Никиту. Он что-то обсуждал с официанткой, щуря кошачьи глаза. Подошла, демонстрируя спокойствие, равнодушие, профессионализм.
— Я вся — внимание.
— Отлично выглядишь, — улыбнулся Никита.
…Я храню на работе только одно приличное платье, и то не «от Кардена», так что комплимент можно было считать дежурным. Но не идти же в «Марсель» в джинсах? Днем такое можно было себе позволить, но после 19.00 это было бы вопиющим нарушением местных традиций.
— Ужин? Или сразу десерт?
— Кофе, — ответила я, оглядываясь вокруг. «Марсель» был довольно пафосной забегаловкой, из тех, где на столы стелили настоящие матерчатые скатерти, а порции были маленькими и дорогими. Но кофе тут готовить умели. Хоть и стоил он, как пятизвездочный коньяк. Но, насколько я понимаю, платить не мне?
— Игорь был болен, — без предисловия начал Никита, — рак желудка.
— То есть, машину он срочно продал, потому что…
— Нужны были деньги на лечение, — кивнул Никита.
— А его смерть?
— Действительно самоубийство. Хотя я не знаю, можно ли так назвать поступок, фактически, приговоренного. Он ведь не спорил с божьей волей, он просто немного сдвинул сроки, нет?
Я пожала плечами. Христианка во мне была против эвтаназии. Выпускница медучилища — за.
— Так что ничего странного с машиной не происходило. До Ларисы.
— На чем она ездила до того, как купила этот «Лексус»? — спросила я.
— Со мной. Я ее возил, — пояснил Никита так, словно я могла понять его как-то иначе.
— А до тебя?
— Это так важно? — смоляная бровь шевельнулась в недоумении, губы сложились в усмешку.
