До сих пор для греков был характерен полисный уклад. Живя в полисе, человек очень хорошо знает, что здесь принято, каковы обычаи, которых придерживаются его сограждане, каковы неписаные нормы, передающиеся из поколения в поколение, на что он может ориентироваться в практических вопросах, он имеет довольно четкие ориентиры, которыми владеет не через рефлексию, а просто из некоторого опыта жизни в этой среде, воспитания, возраста. Полис – обозримое, обжитое пространство, он нередко и строится так, что с некоторой возвышенности, верхней точки, его можно охватить взглядом. Это пространство, где граждане знают или, по крайней мере, регулярно видят друг друга. И все знают, как устроена здесь жизнь, что принято, а что не принято и т. п.
И вот возникает огромная империя, и греки из разных полисов, пересекаясь, участвуя в войне, постоянно начинают как бы «натыкаться» на то, что обычаев, укладов, традиций просто несметное множество и эти традиции далеко не всегда совместимы друг с другом. Александр активно способствует смешению традиций, он, как македонец, как представитель государства, достаточно пограничного для греческого мира, идет на такие вещи, на которые, скажем, афинянин вряд ли бы пошел. Он, например, способствует смешанным бракам греков и персов, он считает даже полезным это взаимообогащение разных народов. Но при этом для человека становится непонятно – а как жить? На что ориентироваться? Возникает сильная тревога.
Мы говорили, что в принципе уже проблему новых этических ориентиров, опирающихся не на традицию, а на рефлексию, ставит уже Сократ. Но все-таки Сократ не был принят согражданами, его казнили; и его философия осталась, конечно, в памяти греков, но она не могла полностью разрешить те проблемы, с которыми греки столкнулись теперь так явственно. Сократическая рефлексия, предполагающая, что человек должен сам осознать, что является дурным, что является хорошим, это для грека, опирающегося на ощущения, живущего традиционным укладом, очень сложная вещь. Невозможно в массовом порядке с ходу привить всем такую сократическую рефлексию. А жизненные ориентиры человеку нужны. Размывание их ведет к растерянности и тревоге.
И если мы посмотрим на то, чем озабочены греческие философы того времени, мы увидим что они пытаются эту растерянность и тревогу преодолеть. Все философские школы говорят: мы вам дадим средство избавления от тревоги. Вы станете безмятежны, спокойны, вы начнете понимать, как вам жить. Идет поиск достаточно конкретных ориентиров, которые в то же время не зависели бы от конкретного традиционного уклада, от изменчивой социальной и политической ситуации, от исторических изменений.
Возникает четыре школы, каждая из которых пытается дать такие ориентиры. Две из этих школ дают учение крайне лаконичное и крайне практическое – это школа киников и школа пирроников.
Основатель школы пирроников – греческий философ Пиррон (ок. 360–270 до н. э.), один из людей, которые с Александром Македонским дошли до Индии. Позже школа пирроников получит наименование школы скептиков, потому что центр этой школы оказывается со временем в городе Скепсис. Но к тому времени, когда можно говорить уже не об пиррониках, а о скептиках, несколько меняется проблематика этой школы. Сильнее акцентируется гносеологический момент, момент того, что мы ничего не можем с несомненностью знать, и меньше акцентируется момент, который можно было бы назвать экзистенциальным: момент практики сомнения и безразличия.
Но начнем мы не с пирроников, а с киников – школы очень яркой, порой эксцентричной. Их иногда называют прототипом такого течения уже XX века, как панк. Кинизм – очень интересное философское течение, которое с самого начала вызывало очень неоднозначную реакцию. С одной стороны, это школа, от имени которой происходит наше понятие цинизма. Потому что эти люди, настаивая на необходимости естественной жизни, эту естественность, подражая животным, практиковали и в тех явлениях, которые в животном мире в общем-то нормальны. Например, для них были обычны половые отношения, совершаемые прилюдно, когда захочется. Но в человеческом мире, конечно, это выглядит как нечто шокирующее обычного человека. С другой стороны, это школа, которая вызывала глубокое уважение и у своих современников, и у потомков, потому что при всех эксцентричных моментах это были люди, практикующие очень серьезную аскезу, люди, довольствующиеся лишь самым необходимым, крайне независимые, способные говорить правду или, по крайней мере, заявлять свое видение правды любому человеку, независимо от его положения, власти, силы. У киников можно найти и точки пересечения с более поздним христианским феноменом юродства.
Какой же ориентир для человека предлагают киники? Таким ориентиром, как явствует уже из названия школы, происходящего от слова «кинос», собака, является животное. Образ собаки и вообще животного – один из основных образов кинической мысли. Не случайно Диогена Синопского (412–323 до н. э.) – одного из наиболее ярких представителей этой школы – часто изображают вместе с собакой.
Киники утверждают следующее. При всех общественных изменениях, при всех катаклизмах, переменах, неожиданностях у нас всегда есть пример для подражания и для того, чтобы правильно сориентироваться в этой жизни. Этот пример дают нам животные. Причем это вовсе не означает, что человек просто должен стать животным. У человека это все равно не получится. Потому что человек – с его сознанием, со способностью мыслить, говорить – существо, отличное от всего животного мира. И это отличие столь велико, что то, что для животных является просто естественным: они так живут, не заботясь о том, чтобы так жить, они так устроены, – для человека является добродетелью, требующей от него специальных усилий, мужества, аскезы. Животные по природе своей никому не лгут; животные не собирают ничего лишнего у себя; не накапливают богатства; не ищут безграничной власти; не стремятся хорошо выглядеть в глазах других; не тщеславятся. Для животного это естественно. Для человека же эти добродетели должны стать плодом труда над собой. Человек, глядя на животное, может учиться простоте, нелицемерию, прямоте, какому-то даже достоинству, которое в них есть: животное никогда не станет лицемерить и пресмыкаться, как может лицемерить и пресмыкаться человек. И киники реально учатся у тех животных, которые рядом с ними находятся.
Диоген живет в бочке. Почему? Животные имеют норы, гнезда. Их укрытие – это нечто совершенно простое. Убежище, где можно сохраниться от дождя, переждать какую-то бурю, но не более того. В довольно теплом греческом климате большого сосуда из-под вина для этого достаточно. Диоген носит простую одежду; первоначально довольствуется небольшой плошкой, но, когда видит, как дети пьют из ладошки, он решает, что плошка – это излишество, можно попить воды, черпая ее ладонью, и выбрасывает свою плошку. Потом смотрит, как мышь в темноте подбирает крошки, и убеждается в правоте того, что он сделал. В то же время Диоген говорит прямо в лицо любому человеку то, что хочет сказать, действуя порой с изрядной долей остроумия.
Киническая философия – это не философия долгих и тонких размышлений, а философия поступков, высвечивающих ситуацию. Порой мы можем увидеть в этом иронию, напоминающую сократовскую иронию, достигаемую другими средствами. Диогена не случайно называли безумствующим Сократом.
