Задолго до этих экспериментов Лейбниц пытается, как мне думается, помыслить такого рода одновременность. Монада – живое зеркало универсума. И при этом монада как воспринимающая и внешний мир как воспринимаемый связаны не отношением взаимодействия, а отношением, которое может быть описано как одновременность, «параллелизм». В монаде нет окон, в которые что-либо могло бы войти или из которых что-либо могло бы выйти, говорит Лейбниц.
При этом каждая монада воспринимает мир со своей точки зрения, при этом монады имеют разную степень ясности восприятия. Наше человеческое восприятие ограничено тем, что мы воспринимаем в качестве материи, вещи для нас непрозрачны, мы не можем проникать взглядом сквозь стены и т. д. Это говорит о том, что наше восприятие не является абсолютно ясным. Для Бога – Монады монад – таких препятствий нет, Он может созерцать весь мир одновременно. Но при этом всякая монада является живым зеркалом всего универсума, потому что, хотя мы и не воспринимаем весь мир как целое сразу и одновременно, мы в нашем восприятии мира уже предполагаем определенную его устроенность. Например, мы предполагаем, что у вещи есть задняя сторона. Это предположение настолько для нас естественно, что мы не думаем, что мы зайдем за эту вещь, а там ничего нет. Если мы идем по улице, мы опять же предполагаем некоторое ее возможное продолжение. Она может пойти в гору, вниз, но набор этих вариантов ограничен и соотносится с тем, что́ есть улица. Хотя наш горизонт восприятия ограничен, но мы предполагаем определенную устроенность этого мира и определенный горизонт возможностей того, как мир способен раскрыться нам в процессе смены наших перцепций. В этом смысле как раз можно сказать, что, хотя не всякая монада может одновременно обозреть весь мир, это может только Бог, Монада монад, но всякая монада является живым зеркалом всего универсума.
При этом каждая из этих монад характеризуется определенной точкой зрения на вещи. Столь привычное нам понятие точки зрения было отчеканено именно Лейбницем. Лейбниц приводит такой пример: несколько человек видят один и тот же город. Один его видит с вершины горы, другой стоит у ворот, третий находится в гуще городской жизни. Город этот – один и тот же, но восприятие его с разных точек зрения будет разным.
В данном примере точка зрения выступает как незаместимое место каждого из нас в пространстве. Но этим дело не исчерпывается. Когда Лейбниц говорит о монадах как о простых субстанциях, каждая из которых существует сообразно своей устроенности, для него важна и индивидуальность каждой монады. Собственно, проблематика индивидуальности в философии и психологии Нового времени во многом начинается с Лейбница.
Когда Лейбниц высказывает свой знаменитый тезис о том, что мы живем в лучшем из всех возможных миров, он имеет в виду вовсе не то, что потом будет высмеивать Вольтер в своем «Кандиде»; вовсе не то, что «все, что происходит, все к лучшему», о чем иронично пел Егор Летов. Почему этот мир – наилучший из всех возможных? Потому что он одновременно может вместить в себя максимальное количество разнообразного. И при этом Лейбниц подчеркивает, что никакие две вещи в мире не тождественны друг другу. Он формулирует принцип совпадения неразличимых: если две вещи абсолютно идентичны друг другу по всем своим качествам, то это одна и та же вещь. И так же, как не может быть двух одинаковых листочков на дереве, так и не может быть и двух абсолютно идентичных друг другу монад. Каждая монада – а к монадам относятся и души животных, и человеческие души, – каждая монада индивидуальна и разнообразна. А отсюда недалеко уже до мысли Ф. Шлейермахера – которая, несомненно, связана у него с осмыслением того, что говорит Лейбниц, – о том, что и человечество устроено так, что оно стремится реализовать максимально возможное многообразие индивидуальных вариаций, в которых способна быть представлена общечеловеческая природа.
Еще одна проблема, важная для XVII века, – это проблема отношения души и тела. И здесь Лейбниц тоже развивает мысль об их одновременности, о невозможности говорить о том, что тело влияет на душу или душа на тело. Он выдвигает теорию «предустановленной гармонии». Что это такое? Как мы помним, смена состояний души, монады, обусловлена исключительно ее собственной устроенностью; основание этой смены имманентно монаде. Но, говорит Лейбниц, то же самое верно и для тела. Всякое состояние тела сменяется следующим на основании, имманентном телу. Почему нам тогда может казаться, будто душа воздействует на тело и тело на душу? Потому что эти процессы полностью параллельны друг другу. Каждому состоянию души соответствует одно и только одно состояние тела.
Мы видим, что Лейбниц опять же проводит мысль об одновременности души и тела, о невозможности описать их отношения как отношения каузального воздействия тела на душу или души на тело. В XVIII веке будет изобретен остроумный аргумент против Лейбницевой теории предустановленной гармонии, но этот аргумент, на мой взгляд, промахивается мимо основной мысли этой теории – мысли об одновременности. Но при этом сам аргумент довольно веселый. Состоит он в следующем. У нас есть душа и тело, процессы в них идут абсолютно параллельно. А теперь представим себе человека, который вдруг потерял душу. Вот нет у него души, пропала. И что мы будем видеть? Мы будем видеть все то же самое – мы будем видеть тело, которое ходит, общается, может приходить на лекции, сдавать экзамены. Ведь процессы в душе и в теле параллельны друг другу, душа на тело не влияет, тело на душу тоже. Понятно, впрочем, что этот аргумент очень умозрительный в худшем, вырожденном смысле слова. Но тем не менее в XVIII веке такой аргумент выдвинут против Лейбница. Критика концепции предустановленной гармонии в XVIII веке будет довольно резкой. Даже Вольф, который в этом пункте, как и во многих других, стремился продолжить линию Лейбница, в конечном счете сначала оставит концепцию предустановленной гармонии, а потом в своей «рациональной психологии» будет пытаться показать, что результаты, к которым он в ней приходит, не зависят от того, какую теорию отношения души и тела мы принимаем.
Что еще вносит в психологию Лейбниц? Учение о неосознаваемых психических процессах. Лейбниц настаивает на том, что природа не знает разрывов и скачков. Но если бы то, что превышает порог нашего восприятия воспринималось бы нами, а подпороговые воздействия совершенно не воспринимались бы, то получался бы определенный разрыв в восприятии. Восприятие не могло бы быть представлено как процесс, идущий от бесконечно малых величин ко все большим; оно не отвечало бы тому, как, по мысли Лейбница, устроен мир. Природа не знает разрывов, считает Лейбниц, а значит, не может быть так, что, начиная с какого-то порога, мы воспринимаем, а подпороговое воздействие совершенно безразлично для монады. Есть, полагает Лейбниц, и подпороговое восприятие; монадой воспринимаются все воздействия, но не все ей осознаются. Мы можем воспринимать, но не осознавать. И эти неосознаваемые малые восприятия, малые перцепции, также способны воздействовать на смену состояний души, способны оказывать определенный эффект; к тому же эти малые перцепции могут суммироваться друг с другом и вместе осознаваться, но не осознаваться по отдельности. В качестве примера последнего Лейбниц приводит шум моря. Этот шум складывается из шума отдельных волн, но шум отдельной волны слишком слаб, и мы не слышим его как отдельный шум, а шум моря в целом нами слышится.
