Делается попытка отказаться от выделения рефлексии как самостоятельного источника идей, оставив только ощущение. И в этой связи нельзя не вспомнить аббата де Кондильяка. Кондильяк остается человеком Церкви, но при этом он увлечен интеллектуальными тенденциями своего времени. Он известен остроумными, в чем-то тоже редукционистскими, но ставящими очень серьезные проблемы работами. И прежде всего здесь нужно сказать о его «Трактате об ощущениях». В этой работе Кондильяк нередко прибегает к методу мысленного эксперимента. В частности, он предлагает следующее: давайте, говорит Кондильяк, вообразим себе статую, у которой есть только один род ощущения – обоняние. Но обоняние присутствует у нее в том виде, в каком мы обычно говорим о таковом. Что мы тогда способны обнаружить? Наша статуя способна различать запахи, иначе об обонянии невозможно говорить. Запахи сменяют друг друга во времени. Значит, статуя должна помнить предыдущий запах, чтобы иметь возможность сравнивать его со следующим. Здесь мы видим работу памяти, которая удерживает предыдущий запах, для того чтобы сравнить его с последующим, и работу мышления, осуществляющего операцию сравнения. Далее, различая запахи, эта статуя будет различать запахи приятные и неприятные. Полноценное обоняние предполагает и такое различение. Значит, у статуи будет эмоциональное реагирование на то, что она восприняла. Приятные запахи будут ей нравиться, неприятные – не нравиться. Более того, мы тут же увидим желание, потому что приятные запахи статуя будет желать продолжать обонять, неприятные – не желать. Мы увидим и волевой момент, устремленный в будущее: воление, направленное к тому, чтобы вдыхание приятного запаха продолжилось, а неприятного запаха – прекратилось. И т. д. Таким образом, когда мы говорим не абстрактно, а совершенно конкретно о том или ином роде ощущений, мы тут же находим все остальные психические функции, которые в этом ощущении коренятся и без которого полноценное ощущение невозможно. Кондильяк, таким образом, показывает, во-первых, что психические функции образуют единую систему и, во-вторых, что все они укоренены в восприятии. Без восприятия невозможно ни их развитие, ни их работа.
В завершение разговора о французской психологии XVIII в. нужно сказать и о французской литературе этого времени. Вспомним хотя бы Жана-Жака Руссо, который известен как писатель, ставящий вопросы, важные для педагогики, а также как тот, кто дал в своих произведениях образ дикаря, наивного человека. Дикаря, который не обладает пороками человека цивилизованного, который живет естественной, простой жизнью, которая, согласно Руссо, во многом является более привлекательной, более отвечающей человеческому существу, чем жизнь цивилизованного человека. После Руссо мысль о такой естественной простоте будет привлекать людей, но одновременно она будет обнаруживать и присущий ей радикально-утопический потенциал. Тот же Толстой отмечал значимость для него идей Руссо, и мы знаем, что он увлекался идеей простоты жизни, он работал вместе с крестьянами, занимался ручным трудом. Момент утопизма в этом, конечно, есть. Но одновременно Руссо привлек внимание к тем культурам, которые порой называют примитивными. К. Леви-Стросс, к примеру, считал, что во многом антропология, исследующая человека «примитивных», т. е. (если брать исходное значение этого латинского слова) «первичных», «первобытных», культур, начинается с именно Руссо, у него даже есть работа об этом.
Лекция 4
Христиан Вольф
На прошлой лекции мы говорили о психологических идеях французских философов XVIII века. Теперь нам нужно перейти к разговору о том, что в это время делалось в Германии. И мы начнем разговор о немцах с обращения к работам Христиана Вольфа, в которых делаются шаги, имеющие для истории психологии принципиальное значение.
Для XVIII века Вольф – крайне влиятельный и важный философ. Современному читателю Вольф может казаться сухим и скучным автором. На деле же Вольф делает целый ряд вещей, новых для своего времени.
Во-первых, Вольф начал разрабатывать язык немецкой философии. Он первый крупный немецкий мыслитель, который начал издавать работы не только на латыни, международном языке философии того времени, но и на немецком языке. Ряд его работ имеет параллельные издания – латинские и немецкие. Есть работы, специально подготовленные для немецкой аудитории; есть работы, специально подготовленные для аудитории общеевропейской – на латыни. Целый ряд важнейших для последующей немецкой мысли понятий впервые появляются в немецком философском языке именно у Вольфа. Например, понятия рассудка, разума, воображения и др.
Наряду с этим Вольф – первый мыслитель, который четко выделяет психологию как самостоятельный раздел философии. Мы не увидим такого четкого ее выделения ни у французов, ни у англичан. Понимание психологии как самостоятельного раздела философии, наряду с этикой, онтологией и др., после Вольфа уже прочно закрепится в философии. Психология войдет даже в число курсов, читаемых в некоторых университетах. К примеру, курс психологии будет читать в начале XIX века Ф. Шлейермахер. Во многом психология будет мыслиться уже как самостоятельная область, хотя и относящаяся к роду философских дисциплин.
Х. Вольф выделяет в психологии два связанных друг с другом раздела: 1) эмпирическая психология и 2) рациональная сихология.
Эмпирическая психология работает посредством самонаблюдения. Ее задача – наблюдая за собственной душевной жизнью, дать четкие определения каждой из психических способностей и показать, как эти способности связаны друг с другом. Задача определения, дефиниции психических способностей кому-то может показаться не столь уж значимой. Но на данном этапе развития психологии это очень важный ход. Вольф кладет начало созданию четкой психологической терминологии. При этом Вольф исходит не только из самонаблюдения, но и из языковых интуиций. Определяя те или иные психические способности, он обращается к устройству нашего языка, к тем значениям, которые несет язык. Он не считает возможным по собственному почину и произволу обращаться с языком. У него есть, я думаю, уже в первичном виде интуиция, которая будет очень важна для немецкой мысли вплоть до XX века, до М. Хайдеггера и Г.-Г. Гадамера, – интуиция того, что язык – это не некая система внешних бирок, наклеек, которые мы прилаживаем к вещам, что язык определяет сам способ артикулированности того, с чем мы имеем дело. Язык делает мир членораздельным для нас; те единицы реального, которые мы выделяем в мире, могут быть поняты и как единицы, которые позволяют нам выделить язык. Слово как бы выделяет ту или иную вещь, обладающую определенным способом устроенности, и соотносит ее с другими вещами через языковые, лингвистические отношения, через отношения между единицами языка.
Что же касается психологии рациональной, она стремится вывести все многообразие психических способностей из определения души. Вольф понимает душу как простую субстанцию, монаду в смысле Лейбница, которая обладает единой силой. Он различает понятие способности и силы. Способностей может быть много, но сила в простой субстанции, утверждает Вольф вслед за Лейбницем, одна. Это сила представления мира сообразно положению тела в нем. Вольф пытается непосредственно из этой силы, как родового понятия, вывести все многообразие психических способностей. И в этом плане он иногда говорит о дедукции психических способностей из определения этой единой силы души. Такая дедукция, покуда она действительно дедукция, оказывается проблематична. Почему? Потому что если у нас есть некое родовое понятие, но мы не знаем, какие видовые понятия ему соответствуют, мы эти видовые понятия никогда не выведем. Вольф пользуется тем, что психические способности нам уже определены в эмпирической психологии. Фактически он не дедуцирует их из понятия о единой силе души, а подводит их под это понятие; это редукция, а не дедукция.
