Мы говорили, что философия Юма заставила крепко задуматься Канта. Кант, увлеченный развивающимся естествознанием, начинает размышлять над тем, прав ли Юм, утверждая, что ученый-естествоиспытатель не может претендовать на открытие законов природы, имеющих силу для всех будущих случаев, но способен лишь гипотетически переносить извлеченное из всегда уже прошлого опыта знание на будущее. В итоге Кант приходит к следующему. Конечно, наше знание имеет опытный характер, в этом Юм, несомненно, прав. Однако сам наш опыт всегда уже дан нам в тех формах, которые априорно, независимо от опыта, заданы устройством нашего познавательного аппарата.
Формирование того, что мы называем нашим опытом, начинается уже с процесса восприятия, с наших ощущений. Но ведь мы ощущаем вещи такими, какими дает нам ощутить их устройство наших органов чувств. Мы воспринимаем тот диапазон цветов, которые позволяет нам различать устройство нашего зрения, тот диапазон звуков, которые позволяет нам различать устройство нашего слуха и т. д. Формы нашего чувственного восприятия заданы, таким образом, устройством нашей чувственности, Sinnlichket, как называет Кант эту способность. «Чувственности» именно в смысле ощущения, а не в смысле питаемых к кому-то чувств.
К априорным формам чувственности относятся, по Канту, пространство и время. Пространство и время мыслятся им именно как формы, в каких мы воспринимаем вещи этого мира.
Чувственность – это способность, посредством которой вещи даются нам как многообразное, как группы ощущений: звуков, цветов, вкусов, запахов, – в априорных формах пространства и времени. Но само это многообразное как таковое посредством чувственности еще не опознается как та или иная вещь или множество вещей. Для того чтобы в некоторой конфигурации ощущений опознать определенную вещь, нужно эту конфигурацию, это многообразное подвести под понятие. Но способность, отвечающая за оперирование с понятиями и составление умозаключений, это другая способность, которую Кант называет Verstand, рассудок.
Если благодаря чувственности вещи даются, то благодаря рассудку они мыслятся. Даются вещи симультанно, мыслятся же они сукцессивно, путем выдвижения последовательных суждений.
Наконец, суждения рассудка выстраиваются в единую систему, благодаря способности, которую Кант называет Vernunft, разум.
Кант говорит, что без рассудка чувства слепы, без чувственности суждения рассудка пусты. Почему без рассудка наши чувства, наши ощущения слепы? Потому что без рассудка в многообразном, которое дается нам посредством чувственности, мы не способны распознать те или иные вещи. Почему без чувственности, без способности ощущать суждения рассудка слепы? Потому что эти суждения имеют дело лишь с абстрактными понятиями, которые могут никак не соотноситься ни с чем реальным. Можно ведь производить умозаключения, оперируя и с понятиями, не отвечающими ничему реальному. И Кант называет способностью суждения способность применить суждения рассудка к тому, что нам дается посредством чувственности.
По Канту, как мы говорили, пространство и время являются априорными формами чувственности. При этом наша чувственность, наша способность ощущать направлена как вовне, на познание внешнего мира, который познается в формах пространства и времени, так и на познание процессов нашей душевной жизни, которые познаются только в априорной форме времени, но не в априорной форме пространства. Наши переживания, воспоминания, желания, и т. д. осознаются нами не как пространственные, но как имеющие лишь временную характеристику, как разворачивающиеся – или устойчиво продолжающие существовать, или исчезающие во времени.
Итак, психические процессы воспринимаются нами во времени как в априорной форме чувственности. Но время – форма, не позволяющая нам применить измерение так, как мы применяем его к явлениям внешнего мира, воспринимаемым одновременно в формах пространства и времени. Мы можем, конечно, пытаться измерить время протекания тех или иных психических процессов, но мы не можем найти возможность косвенного измерения иных, отличных от времени протекания качеств психического процесса. Тем самым в психологии невозможен тот шаг, который делается в физике Галилеем, – шаг к тому, чтобы найти возможность косвенного измерения всех качеств, которые не подлежат прямому измерению.
Как такое косвенное измерение выглядит в физике? Напрямую мы способны в физическом мире измерить расстояние между двумя точками. Но мы можем попытаться установить закономерную связь между изменением какого-либо чувственного качества и измеримым изменением какого-либо тела и создать прибор, позволяющий это качество косвенно измерить. Простейший пример такого прибора – термометр. Мы обнаруживаем закономерную связь между нагреванием жидкости и ее расширением и создаем прибор, в котором прямому измерению подвергается высота столбика спирта. Но поскольку спирт расширяется при нагревании, чем выше столбик спирта, тем выше температура. Тем самым косвенно мы измеряем температуру.
Качества, присущие психическим процессам, не могут быть так измерены, пишет Кант. Соответственно, невозможно разработать естественно-научную математизированную психологию в строгой аналогии с тем, как устроена новоевропейская физика. Чем же тогда может быть психология? Она может быть, считает Кант, только описанием истории душевной жизни человека. Истории душевной жизни человека, как она отображается во внутреннем восприятии, в самосознании и, с другой стороны, как она может отображаться в наблюдениях за людьми.
Еще один очень важный момент связан у Канта с вводимым им в «Критике чистого разума» понятием схемы. Вопрос, который Кант стремится при этом решить, таков: как мы подводим чувственно данное нам многообразное под понятие? Кант приводит пример собаки. Как в том, что чувственно дано как что-то серое или черное, такой-то формы, издающее такие-то звуки, мы узнаем собаку. Кант говорит, что мы здесь имеем дело с очень загадочной вещью. То, как мы опознаем в собаке собаку, в столе стол и т. д., это загадка природы, которую нам вряд ли удастся когда-либо полностью разгадать. Но, во всяком случае, для того, чтобы это было возможно, должно быть нечто, что выступит как опосредующее звено между чувственностью и рассудком, между чувственно многообразным и понятием. В такой роли и выступает то, что Кант именует схемой. Схема, по Канту, является продуктом трансцендентальной способности воображения.
В принципе греческое слово «схема» можно перевести как образ. Но если и переводить так, нужно понимать, что у Канта это «образ» не в смысле картинки, а в смысле принципа устроенности. Схема – это принцип устроенности вещи как такой-то и такой-то. Принцип устроенности стола как стола, принцип устроенности стула как стула, принцип устроенности собаки как собаки. Схема может быть развернута в наглядный план и может быть как бы свернута в понятийный.
Схемы могут быть достаточно разными. Один из примеров схемы, который можно привести, – это схема описания пути к такому-то месту, которое может даваться человеку, который никогда этого места не видел. Например, в командировке мне нужно было пройти медосмотр для бассейна. И мне говорят: «Едете до такой-то остановки, там будет купол цирка, проходите по улице, заходите за этот купол, видите там клинику и в ней сдаете необходимые анализы». Я этого места никогда до этого не видел, соответственно, не мог заранее представить в виде готовой картинки, как это будет выглядеть. Но когда я увидел то, что соответствовало данной мне схеме, я тут же это узнал и сориентировался.
