— Давай возвращаться. Уже поздно.
Мы молча бредем по набережной, каждый думает о чем-то своем. Генварский мрачный, ну да, связался с малолеткой, которая почти вдвое моложе и в сотню раз неопытнее. Даже расслабиться не могу, забыть обо всем и просто быть с ним. Без оглядки на прошлое, не думая о будущем. Здесь и сейчас.
— Я не могу так! — Останавливаюсь посередине дороги, заставляя Максима удивленно обернуться. — Не могу не думать о том, что случилось у тебя с ней. Это, наверное, потому, что мы так похожи и я…
— И ты узнала, что Ксения покончила с собой, — закончил за меня Генварский. — Серый рассказал мне, когда уходил.
Трепло, а не мужик!
— Прости. — Вот теперь мне реально стало холодно, даже шерстяной свитшот не спасал. — Прости, что спрашивала про тебя… Я не ожидала такое услышать, и теперь не понимаю, как это все переварить.
— Пойдем в номер. Тебе нужно согреться. И мы поговорим.
Уже за полночь, очень хочется спать, но я держусь, хотя глаза закрываются. Максим нашел где-то два теплых шерстяных пледа, укутал меня в них и всучил в руки чашку со сладким черным чаем. Себе налил что-то явно покрепче в низкий бокал.
— Тебе удобно?
— Очень. У тебя диван мягче, чем в моем номере. Все хорошо, слушай, ты ничего мне не обязан объяснять. Я вообще безумно благодарна, что ты так отреагировал. Мне бы вот совсем не понравилось, если бы ты у моих знакомых обо мне расспрашивал.
— Я тебе говорил, что нам было по пятнадцать, когда мы познакомились с Ксенией? — Максим словно не услышал, что я ему сказала. Сидит задумчивый и какой-то чужой, что ли.
— Да, летом, на отдыхе.
— Меня поразило, с каким восторгом она смотрела на мир. Вокруг нее вились пацаны, она заражала своим энтузиазмом целый мир. Каждый день — новый план, как покорить вселенную, никак не меньше. Я за всю жизнь не встречал более активного человека, ей удавалось все, за что бы она ни бралась. Потрясающая выносливость, могла не спать сутками, но рисовать, чертить, придумывать сумасшедшие в своей гениальности здания… В нее невозможно было не влюбиться, и я был счастлив, что она выбрала именно меня.
Макс замолчал, сделал еще маленький глоток из своего бокала. А я сидела на диване, забравшись уже на него с ногами, и ждала продолжения. Чувствовала, что монолог Генварского будет долгим. И очень непростым.
— Она поражала, изумляла, но, знаешь, заряжая своей энергией все вокруг, я никогда не чувствовал себя менее умным или менее талантливым рядом с ней. Скорее, просто понимал, что Ксения другая, особенная. Я говорил тебе, что был трудным подростком? Говорил, конечно. Она стала моим миром, изгнав оттуда почти всех моих друзей и приятелей. А я не сопротивлялся. Мои родители готовы были на нее молиться, ведь я стал именно тем сыном, каким они всегда мечтали меня видеть. А вот ее отец не был рад тому, что мы всегда и везде вместе. Ксения почти поселилась у меня в мансарде. Мы были абсолютно счастливы. Я тогда не придавал значения тому, что Андрей был против. Не мешал особо, и слава богу. Для Ксении он был готов на все. А она любила меня.
Максим снова замолчал, а я вовсю воевала с подступившей ревностью. Пока все так, как я предполагала, без сюрпризов, но его тон, такая тоска в голосе… Что же там у него случилось с ней?
— Иногда Андрей забирал ее у меня, он любил путешествовать и никогда не оставлял Ксению одну. Я на стенку лез без нее. Рвался за ней, мне было плевать, что они уезжали за границу, а у меня не было денег… Но она всегда с такой радостью возвращалась ко мне… а потом снова пропадала, но уже у себя дома. Просто просила ее не трогать, говорила, ей нужно время. Ни черта тогда не понимал, но просто верил ей и делал, что она просила.
Меня переполняют эмоции, сна уже нет никакого, только рвущееся изнутри возбуждение. Хочется вскочить на ноги, побегать по номеру, забросать Генварского вопросами. А еще выдохнуть и втайне малодушно порадоваться, что мы не могли встретиться, когда он влюбился в Ксению. Он меня просто бы не заметил рядом с ней, может, только удивился бы, увидев во мне ее двойника, не более. А еще, несмотря на все это буйство эмоций, я понимаю, что сейчас Максим совсем другой, он вырос, и чувства у него уже другие. И я влюбилась именно в нынешнего Максима Генварского. А тот другой — он и правда не мой.
— После первой сессии я сделал ей предложение. Мы праздновали у кого-то на квартире, было много дури, но хорошо помню, как она сказала «да». А потом пропала, почти на месяц. Андрей ничего не говорил, не пускал меня на порог. Однажды я его подкараулил на улице. Разнимали нас уже менты. Родители просили подождать с женитьбой, хотя бы до окончания института. Их будто подменили…
— А потом? — не выдержала я долгой паузы. Чувствовала, что надвигается что-то страшное, у этой истории не может быть хеппи-энда, знаю, но все равно страшно. Хочу, чтобы он быстрее рассказал, вижу же, самому тяжело!
— От родителей я тогда ушел, в мансарде жить один не мог, ночевал у друзей. А потом она вернулась, радостная и довольная, только мне ничего не объяснила, хотя на этот раз я задавал вопросы. Тогда мы впервые стали ссориться, да так, что она убегала обратно к отцу. Чтобы вернуться ко мне через несколько дней. И снова наступала идиллия. Сейчас бы я поступил по-другому, но тогда… — Максим замолчал, а потом выдал: — У Ксении было биполярное расстройство. Или маниакальная депрессия, как тогда мне объяснил ее отец. Болезнь, которую нельзя вылечить, Марина, хотя с ней уживаются десятки миллионов людей. Но не Ксения. Я не смог ее спасти.
Глава 39
У боли много цветов: она может быть насыщенной ярко-красной, как огненное пламя, притупившейся, как серое марево, как гной желтой или как белая пустота. В глазах Максима же зияла черная бездна.
Пледы остались лежать на диване, а я не могла больше быть так далеко от него, от его боли. Хотела просто опуститься на пол рядом с его креслом, прижаться к нему, положить голову на колени. Я хочу разделить с ним его боль. Это так несправедливо, что он до сих пор чувствует вину!
Макс не дает мне сесть у его ног, всего одно движение сильных рук, и я уже прижата к горячей груди.
— Вот так лучше, — тихо шепчет, обдавая горячим дыханием мой висок. — Тебе удобно?
Удобно ли мне сидеть на его коленях?
Абсолютно!
— Разве ты мог ее спасти? — Наш разговор не закончен, ему есть что еще рассказать. — Максим, я не врач, но у моей мамы была знакомая, очень солнечная, яркая, активная. Никто не знал, что у нее такой же диагноз, но однажды депрессия оказалась сильнее ее. Я помню мамин шок, как она потом с подругами сидела на кухне и пыталась вместе с ними понять, где они недоглядели, как могли пропустить. Никто не был виноват, это такая болезнь.
Макс молча гладит меня по голове, как маленькую девочку, которую надо успокоить, а я едва удерживаюсь, чтобы не зарыться в собственные воспоминания.
