Дверь отворилась, и на пороге возник хозяин кабинета, заведующий отделением Вадим Владимирович Щепкин. Вид у него был еще тот: черные подглазья, бледное, как мел, лицо, потный лоб и застывшие, будто мертвые, глаза.
Наташа замерла, окаменела. Разбухший, занявший весь рот язык не давал сказать слово.
Вадим сорвал колпак, снял и протер очки и, наконец, улыбнулся:
– Все в порядке, Наташка! Наш Саня в порядке! Он в реанимации, таков порядок. Наташка, у него все хорошо! Ты меня слышишь – все хорошо. Все прошло в нормальном режиме, и сейчас наш Санек дрыхнет, как слон! А когда проснется, точно попросит есть, но есть ему пока нельзя. Придется потерпеть.
– К нему можно? – с надеждой спросила Наташа.
– Нет, милая. К нему сегодня нельзя. А завтра пущу, обещаю. Все, Натка. Домой! Сейчас Нина заедет и тебя отвезет. А я сейчас в душ и на твое место, на диван. Сегодня останусь на ночь здесь, поэтому надо поспать.
Наташа разревелась. Стыдоба: человек после тяжелой работы, а она истерит. Прижалась к нему и что-то затараторила. Мягко отстранив ее, Вадим погладил по волосам:
– Поезжай домой, моя хорошая, все будет завтра. Прости, нет сил отвечать.
Она запомнила одно – ощущение полнейшего счастья. Возвращение жизни. Абсолютную уверенность в его словах. Да и во всем остальном. И еще – запомнила его запах. Запах рабочего пота, мужского, терпкого, горьковатого. А еще спирта, мыла, карболки, операционной, больницы. И запах усталости. И еще запомнила его крепкую, напряженную грудь и его руки.
Сильные, надежные, очень мужские. И еще – очень родные.
* * *
Все шло хорошо. По плану, как говорил Вадим и плевал через плечо. Наташа улыбалась – смешно! Врач, кандидат наук, человек серьезный и – «тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!».
Никто и не думал расслабляться. Боялись температуры, инфекции, осложнений. Да что там – боялись всего! Всем известно: хорошо проведенная операция – это еще половина дела. А дальше – уход и вечное «как Бог положит». До возвращения к прежней, привычной жизни было еще далеко – ох как далеко! Да и будет ли она, эта, как теперь казалось, прекрасная прежняя жизнь?
«На что я жаловалась, чем я была недовольна, – думала Наташа. – Ведь было самое главное – был здоров сын!»
Ниночка, верный дружок, говорила:
– Ты даже не представляешь, какое счастье, что все обнаружилось на раннем этапе.
– Счастье? – повторяла Наташа. – Знаешь, слово «счастье» здесь как-то не очень.
– В этом случае да! – жарко возражала Ниночка. – Именно так.
– Только я теперь всегда буду бояться. Бояться, что все может повториться. Теперь это со мной навсегда. Буду смотреть на Сашу и думать об этом.
В сотый раз Ниночка повторяла:
– Нет и нет, полное выздоровление. Медицина уже не та, как раньше. Да и Вадька, ты ж понимаешь! Первые годы подержат Сашу под наблюдением, это норма. А потом вас снимут с учета – и все, обычная жизнь! И страхи пройдут, я тебя уверяю! И всё все забудут, как страшный, кошмарный, бредовый сон! И ты должна помнить об этом! Ну а сейчас, да, трудное время. Трудное очень. Но мы же все вместе, Натка! Я, Вадька, мама! А летом и Таня с Петей! А давай поедем все вместе в эту вашу Труфановку? И Вадьку возьмем, и племянников! Знаешь, я давно хочу в отпуск в деревню – не на курорт, а именно в деревню, глухую, далекую, настоящую. Чтобы грибы, земляника, лес, поле в ромашках – ты же сама говорила! Ну да, и еще в васильках! И чтобы речка или озерцо! Ну и все вы. В дополнение.
Почему-то именно эти слова, в которых не было ничего особенного, обычные слова про предстоящее лето и планы на отпуск вернули Наташу к жизни. Ни утешения, ни медицинские факты, ни все остальное, а именно то, что можно строить планы на лето. Выходит, жизнь действительно продолжается? И все вернется на круги своя – Сашенькина школа и кружки, ее работа с любимыми и не очень клиентами, с беззлобно бурчащим Лениным, вредной Морозовой, занудливой Ингой. С их с сыном любимой маленькой квартирой, уютной кухонькой, книгами, маминым ковриком над диваном, родным и привычным видом из окна, кустом белой сирени. Со всем тем, на что раньше они не обращали внимания?
И мандариновый лес будет по-прежнему будоражить их воображение, загадочно темнеть и угасать по вечерам, а по утрам светиться оранжевым с золотым, особенно в яркий, солнечный день.
И будет – да, будет, теперь она в это уверена – любимая и родная Труфановка со всеми ее обитателями: Танькой, Петей, Ростиком и Светиком. И незыблемо будет стоять их семейный, наследный дом, дом их родни. Потому что строили его на века.
И будет лес, прозрачный и чистый, и бескрайнее поле с ромашками и васильками, и крошечное, темное, мрачноватое озерцо в глубине леса, которого они давно не боятся. Это в далеком детстве дед их пугал водяным. И будут долгие теплые вечера с пирогами или оладьями, с непременным вишневым вареньем, которое так любит Саша. И будет петь соловей. И будет теплый бок печки, и запах сушеных грибов, висящих на длинных, еще теткиных нитках. И светлый хлебный квас – «квасок», как называли его в деревне, с «ежиками», потому что острый, бродящий, он пощипывал нос.
И запах сена, идущий из сарая, – мощный, сладкий, немыслимо вкусный. И запах земли, влажной после дождя. И деревенский погост, где лежат ее близкие: дед, бабушка. А теперь вот и тетка Марина и баба Настасья.
А еще вечное ворчание Таньки, и монотонный, успокаивающий голос любимого зятя, и детский голос племянницы, и огрубевший басок племянника, и разумный, рассудительный голос ее сына. Все это будет, конечно, будет, она в это верит! И Ниночка будет, и Вадик. Им там понравится, точно понравится, потому что там воля, покой и еще красота!
И они с Сашенькой будут.
Войдя в палату к Саше, Наташа охнула – бледный, как полотно, похудевший. Глаза провалились, под ними темные круги. Вспомнила выражение: «спавший с лица». Господи, мой ребенок! Но он, увидев ее, улыбнулся:
– Мама!
Наташа ночевала в больнице, в кабинете Вадима.
Нянечка приносила ей ужин – кашу, пару кусков хлеба, кубик масла и кусок сыра. Чай заваривала сама – в литровой банке и с кипятильником. Доктор Щепкин чай уважал. В его кабинет она приходила, когда его уже не было, чтобы ему не помешать.
Иногда сталкивались в коридоре.
– Натка! Опять ты здесь? Гоню тебя домой, гоню, ты все равно… – Он безнадежно махал рукой. – Поезжай, отоспись по-нормальному! А не на этом колченогом пенсионере, – он кивал на диванчик в кабинете. – Поела бы по-человечески, помылась! Тебе эта каша еще не осточертела?
– У меня все хорошо, – опустив глаза, бормотала она. – Мне очень, очень удобно! И на диване мне очень удобно, спасибо тебе, Вадик, огромное! И пшенная каша мне очень нравится, даже остывшая! Нет, правда, что ты смеешься? Отличная каша у вас в больнице!
Боялась, что выгонит, отнимет ключ от кабинета и выгонит.
