И она думает: а ведь Перепелкин – это я, и наоборот. Вот не пошел бы я в филологи в Петербургском университете, не носил бы свою бородку таким вызывающим образом… а пошел бы по технической части, как он…
– О чем следующий очерк – не об угле ли?
– Угадал… угадали.
– Вот что, Алексей, – а как насчет рюмки водки, и не просто, а на брудершафт? За ужином, конечно. Отлично лечит голову, рекомендую. Именно водка. А насчет угля я сейчас расскажу такое, что здесь никто тебе не расскажет. Очень пригодится для читателей «Нивы». Значит, так: была у нас большая семья парусных кораблей, да вот хоть «Донской», но пришел новый век, и появились броненосцы – а штука в том, что ведь они могли быть другими. О, это такая история… Так вот, если ты не знал – первые паровые броненосцы и крейсера задумано было делать на дровах. И их даже сделали, два первых образца. Я их сам видел, и сегодня стоят у стеночки, старенькие такие.
– Ага, – с уважением сказал я.
– Теплоотдача сухих березовых дров не настолько уж ниже, чем этого угля. А березы в матушке-России сколько угодно, сколько угодно…
И он с ностальгической тоской перевел взгляд на горизонт.
– Береза и дешевле, между прочим, на единицу получаемой энергии. А запах! Это же Парижу не снилось!
Тут он поднес к собственному носу-кнопке пальцы щепоткой и чуть потряс ими.
– Когда они шли по Финскому заливу, эти первые броненосцы, за ними стелился этакий прозрачный, незаметный дым, и какой же был запах – печей, родных сел и лесов… Но дальше эти заскорузлые, из Адмиралтейства, задали простой вопрос: Россия – океанская держава или нет? И как это мы будем бороздить моря, если надо будет доставлять за тысячи верст березовые дрова?
– Ты не поверишь, Илья, но я слышал об этом, – чуть разочарованно отозвался я. – У меня прекрасная служба, все время встречаюсь с интересными людьми… Так вот, я говорил с двумя корабельными инженерами, из тех, которые делали чертежи дровеносцев. И я даже знаю еще одну причину, по которой мы сейчас перешли, как все, на уголь. А ты, может, об этом и не слышал. Так вот, эти броненосцы, когда шли прямым курсом, то топили их обычными, прямыми дровами. Но на поворотах-то требовались кривые! И вот с заготовкой кривых дров возникла проблема…
Он смотрел на меня ровно секунду, потом глаза его ожили, губы дрогнули – никаких уже попыток убить собственный смех, он сказал «га… га-га-га» громовым голосом. И продолжил распугивать этим хохотом команду.
Так у меня на крейсере появился хороший друг.
Хотя друг не без странностей. Потому что, поднимаясь со своего лежбища, я задал ему простой, вроде бы, вопрос:
– Илья, а кто это был – девушка с зелеными глазами? Она же мне не в бреду явилась?
Но ответ его был такой:
– А это, друг мой Алексей, секрет. Но ненадолго. Потерпи.
Об ангелах и прогрессе
После черного угольного ада – вот он, белый рай.
И вот он, белый ангел, стоит передо мной… да-да, снежный головной убор, монашески стягивающий лоб, и еще на этом лбу красный крест, как знак милосердных небесных сил. И пониже эти зеленые, эти аквамариновые глаза, вздернутый нос. Она не сон, она есть. И меня ей представляют: Вера Николаевна Селезнева. Будущая Перепелкина (о господи).
– Алексей, только тебе доверю самое дорогое, – говорит мне Илья. – Пятнадцать минут, и я снова здесь. А ты отгоняешь от моей невесты диких псов.
Тот самый сдавленный как бы смех – и он исчез в аллее дакарских пальм.
Невеста? И ангел? Ну конечно же, мне можно ее доверить.
В памяти мгновенно мелькает Инесса – тяжелое, пахнущее страстью тело, закушенная губа и кошачий отдых на мокрых простынях… Это у меня есть, а раз так – что ж, я могу доверить самому себе еще и вот это: собственное тихое восхищение музыкой небесных сфер.
А музыка тут вот какая:
– Давайте сядемте. Потому что без бокала этого пгекгасного лимонада я немедленно умгу! И даже не думайте смеяться.
– Госпожа Селезнева, я же стою – а вот уже сижу – с каменной физиономией, она у меня не смеется… Я безупречен.
– Но вы же думаете, и мысли не скгыть. Вы думаете: она могла бы сказать «чудесного» лимонада, без котогого немедленно «скончалась» бы. Так? И невдомек вам, несчастный, что мне нгавится моя буква «г». Я от нее в востогге. А, мегси. Потгясающий напиток.
Вы не поверите – это почему-то не очередное «Кафе де Пари», которое воспринимается как неизбежная часть нашей прогулки по заморской Франции где бы то ни было. Это вовсе даже терраса «Отель Насьональ», прикрытая громадным тростниковым навесом.
Вокруг белые брюки и белые пробковые шлемы господ офицеров, радующихся как дети твердой земле и тентам неизбежного «Кафе де Пари», как бы оно ни называлось. Все пьют лимонад, все смотрят в нашу сторону, кто откровенно завистливо, кто обреченно-отрешенно. Все знают, что невеста боевого товарища – это не предмет для амикошонства, и раз так… будем рады хотя бы прохладе.
– Госпожа Селезнева, э-м-м-м, прежде всего мои комплименты. Перепелкин меня победил с лопатой наперевес. После этого только остается смирение и признание того факта, что такой муж – это отличный выбор.
– Вы – и смигенный? Да никогда. Сейчас начнете мягко показывать, какой вы ггандиозный человек. Ну, ггузить уголь вы не умеете, хогошо, но – но?
– Но он, то есть я, благовоспитанный и еще стишонки пишет.
– И пгавда пишете? И ты, Бгут?
– Вообще-то нет, – скромно признался я. – Только очерки в свой журнал. А стихи… Знаете, госпожа Селезнева, как это бывает: оно стоит перед глазами, но оно не стихотворение, а только хочет им быть. Но не может.
– Как сложно… А напгимег?
Я постарался выглядеть одновременно скромным и загадочным, но речь-то шла не о какой-то импровизации. Они, эти образы, и правда постоянно стоят у меня в глазах – но в стихи превращаться отказываются.
– Ну напгимег, то есть – простите – например…
– Я газозлюсь…
– Не верю, потому что сейчас буду говорить именно о вас, то есть о белом ангеле. Ну, э-э-э, знаете ли, вот примерно так: их двое, и…
Тут я оглядел набережную, почти до отказа заполненную нашими матросами (многие украдкой бросали взгляды на мою собеседницу – сколько недель они попросту не видели женщину?).
– Ну вот вообразите – их двое, и она спросила: что такое история?
И он ответил: вот ангел, которого несет в будущее спиной вперед,
И еще он сказал: а история – это груда развалин,
И ангел хотел бы вернуться к ней и все поменять,
И исправить все, что там было сломано,
Но из рая дует штормовой ветер,
И шторм несет ангела в будущее – спиной вперед,
А называется этот шторм – прогрессом.
Мы долго молчали. Что в этих зеленых глазах – она сочла меня умалишенным, она смеется надо мной, она сейчас достанет шприц и милосердно вколет мне чего-то успокаивающего? И вот я только смотрю, смотрю на ее губы в пузырьках лимонада.
