Но погреба, как выяснилось, были ни при чем. Стрельбы велись в основном учебными болванками, и мы в этом убедились на собственных шкурах. Ну, то есть шкуры не пострадали, зато страху мы натерпелись.
Это было на второй день учений. Мы стояли на кормовом балконе, я не без любопытства наблюдал за перламутровым театральным биноклем Инессы, выглядывавшим из-под кружева ее выдающейся шляпы. Наблюдал и думал: да что я, собственно, на нее до сих пор дуюсь, она принесла мне мимолетную радость – и понесла ее потом Илье. И что же, тут повод для драмы? Надо заново подружиться со столь замечательной женщиной, потому что…
Странный, приближающийся шуршащий звук. Паника в глазах кого-то из лейтенантов. Грохот, треск, звенящий лязг. Мостик метрах в двадцати от нас – в развалинах. Часть палубы превращена в щепки.
– А было бы интересно, вот так вот… – негромко говорит Рузская как бы сама себе.
Потом я долго вспоминал эти ее слова. Потому что ее смерть была совсем близко. Не знаю, успела ли она счесть ее интересной.
«Суворов» – чудо что за флагман. Как выяснилось к вечеру, это оттуда к нам принесло шестидюймовый снаряд, точно так же как в октябре его выстрел ранил «Аврору». Но на нашем крейсере по случайности никто не пострадал. Матросы, качая головами, принялись за ремонт.
– Вот вы и почувствовали, Алексей Юрьевич, как оно было сто лет назад, когда ядрами стреляли, – сказал мне в кают-компании мой неизменный сосед по столу, доктор.
Заметим, что «господином сочинителем» меня именовать почти перестали, и вообще все стало хорошо, и только неисправимые – типа мрачного инженера Дружинина – упорствовали в своей нелюбви, а впрочем, Дружинин просто со мной старался лишний раз не разговаривать.
– А что было бы, будь снаряд настоящим… ну, то есть боевым? – пришло в голову мне.
Доктор посмотрел на меня скорбно и сообщил, что в этом случае был бы нужен не он, а священник. Последний подтвердил согласие мрачным кивком, не отрываясь от еды.
– Ведь можем же, оказывается, попадать точно в цель, пусть и не в ту, – саркастически высказался кто-то слева. Раздались мрачные смешки.
Настоящими героями вечера, впрочем, были артиллеристы – люди, которые долгие недели пути были как бы не у дел. Сейчас все только с ними и говорили.
– Дальномеры новые, матросы их не знают, – объяснял Кнюпфер. – У меня один комендор целился сорок минут и выстрела так и не сделал – заклинило его. Лишь губами шевелил.
– Так это еще у Габуна было – пробили сигнал для отражения минной атаки. Тишина. Десять минут – тишина. Спят-с. А те из вахтенного отделения, кто не спал, не знали, куда им идти и что делать. Вахтенные минеры в наличии не обнаруживаются, прожекторы ничего не освещают… А потом, когда офицеры и боцманы начинают кулаки заносить, все мечутся без толку.
– Мина тем временем сколько идет – минуты две? Меньше?
– Так у нас еще ничего. А между прочим, в эскадре есть корабли, которые вообще не сделали за свою жизнь ни одного выстрела. Механизмы впервые заработали. И чего вы хотите?
– В общем, вся эскадра не стреляет и не управляется. Просто блеск.
Стоит ли говорить, что по итогам катастрофических результатов стрельб последовал приказ громовержца с «Суворова», нашего замечательного адмирала. Дословно так: вчерашняя съемка с якоря броненосцев и крейсеров показала, что четырехмесячное соединенное плавание не принесло должных плодов… все командиры растерялись и вместо фронта изобразили скопище посторонних друг другу кораблей… ценные двенадцатидюймовые снаряды бросались без всякого соображения с результатами попадания разных калибров… о стрельбе из 47-миллиметровых орудий, изображающей отражение минной атаки, стыдно и упомянуть… мы каждую ночь ставим для этой цели людей к орудиям, а днем всею эскадрой не сделали ни одной дырки в щитах, хотя эти щиты отличались от японских миноносцев в нашу пользу тем, что были неподвижны…
Но этот шедевр стиля возник лишь назавтра, а пока что возбужденным и полуживым артиллеристам сочувствовали, отпаивали их водкой и иными напитками. И постепенно они и все прочие оттаяли, отошли, заговорили о прекрасной жаре и манговых деревьях, а они совсем рядом – рукой подать.
– А вот вы лучше вспомните, какой месяц сейчас, – сказал кто-то. – Январь все-таки. Только вообразите себе – нахохленный извозчик, и лошадка его вся под снегом. Подковы скрипят. Снег, когда тает, у него тоже ведь есть такой… как бы запах. А?
Все восторженно вздохнули.
Тоска по лошадке возникла никак не случайно. Пока цепочка закованных в сталь кораблей огибала земной шар по вертикали, мы все были устремлены вперед, в дальние страны. Стоило, однако, остановиться – и мысли наши обернулись вспять. Туда, где дом. Дело в том, что именно у Мадагаскара нас накрыла волна новостей оттуда, потом вторая волна – выше прежней, потом третья. Здесь работал телеграф, здесь печатались французские газеты, а еще начали приходить тюки с почтой из дома.
Поначалу никакой стоянки у Мадагаскара не было, а лишь непрерывное суетливое движение, постоянный бег воды у борта. Дело в том, что мы сначала искали корабли адмирала Фелькерзама – они должны были ждать нас где-то здесь. Вопрос только в том, где именно, ведь французский Мадагаскар чуть не больше самой Франции. Летели телеграммы в Петербург и обратно…
И вот они, прошедшие через Суэцкий канал прочие корабли, новые броненосцы, новые крейсера; вот наша эскадра выросла, соединившись с пополнением у островка Носси-Бэ. Но и после этого сначала не было покоя. Потому что мы, то есть «Дмитрий Донской», начали выполнять свои обязанности вместе с прочими крейсерами – сторожить, охранять по очереди эскадру. И мы постоянно – причем чаще ночью – выходили в море, в пролив между Мадагаскаром и Африкой, у нас постоянно били боевую тревогу, лучи наших прожекторов вновь и вновь упирались в горизонт, распугивая там светлячков – рыболовные суда. А еще шел ремонт, нескончаемый ремонт потрепанных кораблей, и мы грузились углем – да, да, тем самым углем, до полного запаса, но даже и очередной черный день эскадры не может рано или поздно не кончиться.
Итак, суета – но новости из дома были похожи на вязкую глину под ногами, они постепенно тормозили нас, обездвиживали. Суетливое движение замирало, эскадра погружалась в неподвижность и затаивала дыхание, ожидая очередных невообразимых новостей из дома.
И они приходили.
Съезд, Земский съезд прошел, оказывается, когда мы еще шли к Танжеру! Да еще с какими результатами! И так получилось, что наш Союз – смешно, но ведь это стало реальностью – оказался во главе всего мощного движения к обновлению России.
А я тогда, осенью, только-только начинал понимать, что могу пройти по палубе без дрожи в ногах, и думал почти только об этом; а моя страна тем временем наконец избавилась ото сна. И это сделали мы, то есть как бы и я тоже, – а я и не знал.
Дальше французские газеты сообщили немыслимое. Девятого января многотысячные колонны рабочих понесли какую-то петицию императору в Зимний дворец – шли с миром, добром и иконами – и были почему-то встречены винтовочным огнем.
