Я читал эти сообщения с общим настроением «что же эти бездари делают», пока не получил электрический удар.
Потому что увидел имя Георгия Гапона. Оказывается, он был тем человеком, который повел рабочих ко дворцу.
Но ведь отец Георгий – один из нас. Летом мы встречались, говорили с ним, и как же было не говорить, если он возглавлял крупнейшую рабочую организацию страны. В ноябре должна была пройти формальная встреча лидеров его Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга и кого-то из наших, Прокоповича, что ли. Цена этой встречи была огромной: либо мы создаем союз союзов, и вместе оказываются и рабочие – и мы, и многие другие. И вот тогда можно верить в будущую великую Россию. Либо…
А сейчас получается, особенно если встреча была, что это мы… то есть и я… виновны в этом кровавом недоразумении.
Отец Георгий не просто один из нас. Он мой ровесник, мы с ним говорим на одном языке – во всех смыслах. Он меня читает. А я хожу на его проповеди и с завистью смотрю на это человеческое море – ведь не вмещаются в церковь! Бог мой, как же он хорошо говорит! А сколько человек пришли бы послушать эту присохшую к креслу мумию, господина Победоносцева, бессменно главноначальствующего над нашей матерью-церковью? Это если он вообще умеет еще разговаривать.
Мы все исправим, сказал я себе не очень уверенно. Вот только убитых не вернем.
А еще страна оказалась охвачена стачкой, две столицы по крайней мере – и нефтяные прииски Баку. Сотни тысяч побросали инструменты. Такого не было никогда.
А еще – стало известно, кто такой господин Прибой, суливший нам катастрофу при встрече с японским флотом; как до нас дошли эти вести, не спрашивайте. Просто в какой-то момент об этом начали говорить буквально все.
Тут я поначалу долго смеялся. Как тогда, в кают-компании, я определил этого человека? Моряк, не слишком высокого и не слишком низкого ранга. И вот вам – капитан второго ранга Николай Лаврентьевич Кладо. Должность – преподаватель! То есть я опять угадал, вычислив его позицию где-то рядом с флотом и Адмиралтейством, такую, что можно иметь некую независимость суждений.
Мало того, я точно угадал – капитан Кладо успел побывать в Порт-Артуре. Наконец, это известный здесь многим человек, потому что он был назначен в эскадру адмирала Рожественского официальным историографом. Правда, сошел на берег в Испании, заниматься дипломатией по поводу несчастного обстрела британских рыбаков на Балтике.
Это было забавно: господин Дружинин, сидя напротив, читал мне (и тем, кто слышал его тихий голос) все эти вещи – и тон его был то ли обиженным, то ли обвиняющим. Дружинину, кажется, не нравится моя излишняя догадливость.
Тут я постарался внимательно его рассмотреть – как будто я его не вижу тут каждый день. У него животик, небольшой, но есть, как у медвежонка. В общем, русского телосложения. По виду – точно не «марсофлотец», а явный инженер, и похож… а вот на какого-то волжского купца, но не матерого, а только занявшегося впервые в жизни серьезным делом: очень боится улыбнуться и пошутить.
Но этот купчик старается вести себя, как положено в его звании, честно. Ошибся насчет того, что Немоляев – это «Прибой», так признай ошибку, Немоляеву на радость. Пусть он даже смеется над тобой.
А дальше я смеяться и радоваться перестал. Потому что выяснилось, что капитана Кладо читает вся эскадра – то есть прежде всего матросы. Все теперь знают, что японские силы превосходят наши примерно в 1,8 раза. А неудачные артиллерийские учения показали вдобавок, что все и того хуже – кроме калибров и числа орудийных стволов, так же как и маневренности кораблей, надо еще учитывать, умеют ли комендоры попадать в цель.
И – поразительно – я даже тогда как-то не думал, что вся эта ситуация может создать угрозу лично для меня. Я пассажир и нахожусь на крейсере с совершенно своими целями. Просто сначала я думал, что мы сильнее всех в любых морях, а тут оказалось, что нет, – но то было что-то внешнее, меня не затрагивающее.
А вот что затрагивало: с последней почтой пришло несколько «Нив» с моими очерками уже с «Донского». И тут атмосфера изменилась. Кто-то – да наверняка все… меня прочитал. Кто-то обсуждал прочитанное втихомолку – а мне не говорил пока ничего. Но если бы все было плохо, то уж точно бы не упустили случая высказаться, утешал я себя.
Но, повторим, ни слова на эту тему мне никто не сказал. Потому, в том числе, что все новости из дома смывались раз за разом новыми волнами подробностей того ужаса, который произошел с Порт-Артуром. И с эскадрой (а это 50 кораблей!), которая там сгинула. Вот это читали и пересказывали все.
Зря я договаривался о встрече с Александром – лейтенантом Александром Колчаком, о котором рассказывал Вере, подумал в какой-то момент я. Он теперь, после Порт-Артура, в лучшем случае в плену, а в худшем – нет больше замечательного полярника и героя нашей, настоящей, будущей России.
Самое плохое было даже не то, что мы и наши корабли теперь шли в пустоту, образовавшуюся на Дальнем Востоке после Порт-Артура. Проблема была в том, что мы как раз никуда не шли – Вторая Тихоокеанская эскадра день за днем проводила у Мадагаскара, и никто не мог сказать, что с ней будет дальше.
Пушистый песок, наклонные пальмы, голоса рыбаков, отталкивающих от берега хрупкие лодки, каждая эфемерно зависает между двух поплавков на длинных поперечных жердинах.
И фигура нашего – да, с «Донского» – матроса, с озабоченным лицом поднимающегося с этого пляжа. Он на всякий случай даже козырнул мне, как человеку, чье место – в кают-компании. Круглое, сильное лицо, умные глаза. Имени не знаю.
Я сделал шаг на песок, подумал, что здесь надо ходить босиком, – и чуть не споткнулся об одинокую фигуру в тени ствола пальмы, сидящую на аккуратно подстеленном журнале. Нет, не «Ниве».
Повеяло чудесным запахом сигарного табака.
– Извините, Иван Николаевич, я… эм-м-м, ну то есть не хотел прерывать… я просто хотел подойти к морю…
– Ну вот вы и подошли к нему, – улыбнулся командир «Дмитрия Донского». – И вы ничего не прерываете. Только что была конфиденциальная беседа с одним из членов команды, так он уже ушел. Расстроенный. И что вы хотите с такой фамилией – Шкура, тут неприятности неизбежны. Присаживайтесь, буду рад.
Он улыбнулся и похлопал рукой по песку. Потом аккуратно приблизил сигару к губам и окутал дымом узкое лицо с выдающимся подбородком.
Я посмотрел на французскую газету в своей руке – на берегу я ее пролистывал, сидя в кафе или на скамейках, – и решил, что командир прав, печатная продукция бывает полезна не только для чтения.
Достал свои папиросы, бросил взгляд на Лебедева. И вдруг подумал, что – как раньше с Перепелкиным – вижу рядом, совсем близко, сам себя, только этот другой «я» старше. Мы ведь похожи: небольшая испанская бородка (делающая ее обладателя недоступным на вид), русые волосы, светлые глаза.
Да мы и одеты одинаково – он был не в кителе, а в обычных белых брюках и такого же цвета гражданской рубашке с нагрудными карманами, у ног его лежал пробковый шлем. Сейчас по всему берегу бродят толпы офицеров и матросов в этаких несерьезных нарядах, наслаждаясь пусть горячим, но ветерком среди зелени.
