С другой стороны, а где причины странного нападения на меня в гальюне с целью установить мою личность? И снова, при чем здесь повелитель всех гальванеров Илья Перепелкин – даже если бы я оказался бомбистом с иным именем и биографией, то почему именно этот из членов команды крейсера должен бомбистами интересоваться?
Единственное, что я хорошо понимал, – что кто-то все время принимает меня не за того человека. И этот неправильный, другой я кому-то мешает. Но мешает – в чем? Извините, я никак не могу тут сам себе помочь. Что-то происходит, возможно что-то большое, но я даже не знаю, к кому обратиться за помощью. К Илье? А вот к нему уже точно нет, и это довольно грустно.
Ну и тут нельзя не вспомнить взрыв в Либаве и странный налет на крейсер в Танжере – но опять же при чем здесь я. Это не я, а крейсер… а у Магдалены – тоже крейсер?
В любом случае пинкертонство в одиночку до добра не доводит. И в любом случае остается лишь быть очень осторожным, лежать в раскаленной каюте, ждать, когда снимут швы, и – ждать каких-то событий, которые уже ясно, что не могут не произойти. Потому что прежняя, относительно мирная жизнь (и мирная эпоха?) позади.
А вот и событие, хотя совсем другого рода.
Станислав – тот, о котором я рассказывал замечательной Вере, мой младший и трепетно опекаемый друг (кстати, фамилия его – Одоевский-Шешурин)… в общем, этот самый Станислав прислал мне содержимое своей мусорной корзины.
Это он так шутит.
Толстый, потрепанный пакет, обернутый сильно пострадавшей в пути бумагой табачного цвета, шел ко мне долгим путем – через Марсель и затем немецким пароходом до Мадагаскара. Потрепан и надорван, содержимое нетрудно извлечь из него из боковой прорехи, чуть согнув. Датирован… невероятно, он несся сюда всего лишь месяц! Станислав извернулся немыслимым образом, через кого он это передавал – бог весть, но вот оно:
«Любезный наш путешественник Алексей Юрьевич, ты же все уже знаешь. Ты же читаешь неподцензурные французские газеты в своих дружественных портах, и что я в таком случае могу добавить? Что матушка-Россия долго раскачивается, но потом быстро несется сломя голову?
А впрочем, вот что я могу добавить: содержимое стоящей у меня под столом корзины для ненужных бумаг. Вот когда ты не узнаешь, а почувствуешь, каково сейчас быть здесь, в центре событий.
Прогулка по Невскому и еще паре улиц – и у тебя в руках вот этакая пачка бумаг, которые ты потом отправишь я уже сказал куда. А я шлю их тебе, потому что для тебя это – ценность, все эти новые журнальчики и газетки, так ведь еще и прокламации без числа!
Кстати, не ведаю, насколько ты там подцензурен, на своем Мадагаскаре. Но если что случись, то отправлять запрещенные здесь прокламации на французские территории еще не запретили, а вот тебе читать их… ах, лучше выбрось в океан. И не храни в каюте ни в коем случае.
Из наших с тобой разговоров об общем деле: а ты сам многое увидишь из присланного мною. Впрочем, ты советовал познакомиться с модным ныне Максимом Горьким и посмотреть, не привлечь ли его в наши ряды – что ж, он оказался интересен: простой, кроткий, честный и грустный. Меня вряд ли запомнил, там много было таких, здоровающихся, но продолжим с ним работу.
Из иных имен, которые ты называл – ну, г-н Чуковский тебе не может не встретиться на высылаемых мною страницах; но вообще-то на них сверкают персонажи куда хуже. Вообрази – то есть просто обрати внимание – в каждом, нет – в КАЖДОМ из присланных тебе журнальчиков печатается, и нет от него спасу, ядовитый и плодовитый гаденыш под псевдонимом Саша Черный. Хочешь рвотного – вот оно, рвотное.
Ну, читай же.
И еще: пиши, я видел в «Ниве» три твоих очерка (наверняка есть еще), и зачем мне твои письма, если есть твои публикации? В них ты более настоящий, чем в торопливых разговорах.
Шучу. Пиши и письма тоже, всегда.
Твой Станислав».
Через десять минут после первого лихорадочного просмотра этой бумажной кучи мои губы начали расплываться в улыбке. Потом пришел смех – я попытался сдержать его (услышат из коридора, войдут, начнут интересоваться бумагами) и не смог.
Оно началось. Мы этого хотели. Мы этого ждали. Мы тихо работали для того, чтобы началось. И так получилось, что мы были правы. А как иначе – это же мы.
Оно, оказывается, вот такое. Немножко смешное и глупое, но уж какое есть.
Тут вроде какие-то журналы знакомы, другие – что, только появились? «Фонарь», «Жупел», «Пламя», «Северный голос», «Зритель», «Сигнал». И еще пара десятков. И все как на подбор – сатирические.
А сатира у нас – она, как известно, своеобразная. «Вот так фунт!» – воскликнула полиция, найдя два пуда динамита.
Динамит – и юмор. Что ж, давайте посмеемся.
Вот «Стрелы» – журнал «саркастический и беспощадный», «сотрудникам дан приказ патронов не жалеть и холостых залпов не давать». Авторы – некие Квак, Эс, Отбой, Зоил, Стрелок и прочие. Слушайте, да это наверняка один и тот же человек.
Все правильно, в «Сигнале» ожидаемо много Чуковского, вот его «Маленький Великий Лама», перевод из басен Томаса Мура. И через страницу – опять он. А в «Зрителе» обильно брызжет посредственными стихами некто Сила Дворянинович… а Prestissimo – он же? Наверняка.
«Жупел» – журнал художественной сатиры, цена 15 копеек. Но там же Бальмонт! Настоящий, великий Бальмонт! На следующей странице… какой-то молодой поэт, это имя где-то мелькало – Иван Бунин, «боготворите только свет», «возненавидьте только тьму» и нечто подобное.
Хотя свет – это неплохо, потому что вот вам поэт по имени Пырникоза – это уж, знаете ли, полная тьма:
И гремят их безумные крики,
Беззащитных, голодных людей…
…Где ж конец этой оргии дикой
И страдающей мысли моей?
Нет, кровавого дня воскресенья
Уж теперь не забыть никому!
Разожгли вы пожар возмущенья
И задохнетесь в этом дыму.
Подпись – «Андрей».
Кровавый день воскресенья был ошибкой, повторил я. Непонятно – чьей и почему. Виноват ли в ней в том числе и я? Не знаю. Вернусь – все проясню.
Крейсер тихо покачивается на зыби, я продолжаю перелистывать уже чуть отсыревшие в этом климате страницы.
Нечто альбомного формата, называется «Пулемет». А при ближайшем рассмотрении – «Пулемет Шебуева». Текст и темы – Н. Шебуева, адрес – Ковенский, 14. На задней странице пояснение: «Пулемет не журнал. У него нет ни сотрудников, ни подписки, ни объявлений, ни программы, ни сроков выхода в свет. Поэтому вступать с провинциальными читателями в какие бы то ни было обязательства редактор не имеет возможности. Редактор не уверен, будет ли он завтра у себя в кабинете или в крепости».
