А в столице – вот вам дикий взрыв в гостинице «Бристоль». И выявилось, что там, в гостинице, террорист и бомбист из эсеров готовил несколько бомб для новых покушений на высокопоставленных лиц, но не уберегся, и боевая организация партии на какое-то время осталась без любимого ею динамита.
И я сидел, читал весь этот ужас… ну хорошо – давайте уж скажем прямо: я пил в эти дни несколько больше, чем следовало бы. И я такой был не один, потому что Рузская – ею многие восхищались, но Перепелкина попросту любили.
Я смотрел по сторонам и думал: рай померк, потому что я был прав, мы его не заслужили. Хотя, говорил я себе, мои читатели заслужили мои очерки, и надо как-то писать новые.
И так было, пока однажды в дверь моей каюты не постучали. Туда протиснулся мощный персонаж – один из двух непонятных как бы матросов – и сообщил мне:
– Господин Немоляев, прошу пройти со мной, вас ожидают. Здесь недалеко, в конце коридора.
Я поднял голову – и мои ноздри вздрогнули. Вот же он, тот самый запах, который я запомнил с момента, когда с меня рвали рубашку.
Он несет людям свет
– Ну и вот, господин Немоляев, – сказал мне сидевший за металлическим столом инженер Дружинин, какой-то несчастный и похудевший на лицо, – пожалуйте бриться.
И тут же жутко покраснел, и тут же покрутил головой в тесном воротнике – наверное, устыдился своих слов, подумал я.
– Я не удивлен, – сказал ему я, стараясь не быть заносчивым. – Что-то похожее я предполагал.
– А позвольте спросить, почему предполагали? – мрачно отозвался он.
– Просто, – объяснил я. – Вот наш второй день в море, помните, в октябре? Я вползал тогда в кают-компанию, хотя бы попить воды, но не более того. Командир Лебедев на месте, большая часть офицеров на месте, едят как ни в чем не бывало, а кого не было? Меня не было, потому что есть я не мог. Ну, Рузской не было, но она не моряк, тоже укачало, все понятно. Но ведь и вас не было, господин Дружинин. Хотя вы и сейчас в морском кителе, но что это за моряк, которого укачивает? И ведь не могли же вы пойти поесть в ближайший трактир, за неимением такового. Да, еще друзей вы тут особо не завели, как-то все в одиночестве – а почему? Ну и мысль, конечно, возникала: а кто такой этот господин Дружинин?
Дружинин смотрел на меня молча.
– Ну, потом ведь есть такая вещь, как вахта. Вы какой-то там инженер и, понятно, должны регулярно стоять свою вахту среди прочих. А вместо этого…
Я вздохнул и замолчал.
– Да, – сказал он с напором. – Моя вахта здесь.
– Интересное место, – заметил я. – И ходят сюда только два ваши силача, да еще вы. Больше никто.
Он вздохнул и пробормотал что-то вроде «Я был прав». А потом стал собираться с силами, чтобы сказать что-то очень неприятное.
– Вы хотите меня обвинить в убийстве двух человек или в антигосударственной деятельности? – помог ему я. – И кстати, как ваше настоящее имя, и как вас вообще называть – «господин инженер», видимо, будет тут неуместно?
– Я инженер, – сказал он. – Дипломированный. И я Дмитрий Дмитриевич Дружинин. И я не собираюсь вас обвинять. Напротив. Затруднительная ситуация, в которой мы находимся…
Тут он снова начал крутить головой в воротнике, а я все не мог остановиться:
– А ваши два помощника, – тут я мельком посмотрел одному из них в глаза. – Вы думаете, если мне сзади накидывают на голову мешок, то я не вижу, кто это делает. Но еще есть запах. Мыло у него, что ли, такое. Или он протирается чем-то… – я снова посмотрел на моего конвоира.
Тут Дружинин спохватился и услал его куда-то на палубу.
– А потом, что за шутки у вас, – продолжал я. – Ладно, ограбить для правдоподобия или еще что-то. Но в основном-то они рассматривали мое родимое пятно. Ну и как – я это я? И я – угроза престолу? Объясните мне, кто я есть.
Дружинин продолжил краснеть и злиться и продолжил говорить что-то, чего говорить явно не хотел:
– Вы не угроза престолу, Немоляев. И вы – это вы. Телеграммы о вас пришли давно, родимые пятна как особая примета – да, подтверждают вашу личность. А угроза… Вы что думаете, я тут для того, чтобы выяснять, кто нецензурные газеты и книжки читает, и держать вас под негласным надзором? Ну, вы член Союза освобождения, подумаешь, секрет. Но что за угроза престолу – князья Львов и Шаховской, да еще князь Долгоруков. Были вы нелегальны, да, а сейчас уже и легальны. Сейчас вообще уже все легально. И – да, родимые пятна… вы это вы. И если вам угодно думать, что мы вас тут так и поджидали… извинения прошу, но вы в вашем Союзе пятое колесо, главное же – есть в России люди пострашнее вас, конституционалистов.
Я мог бы спросить: а тогда чего же вы от меня хотите, – но уже понял, что происходит, и замолчал.
Происходило же вот что: Дружинин никак не мог заставить себя это сделать – меня о чем-то попросить. Но просить ему было просто необходимо. А он только все дальше и дальше говорил нечто мне неприятное, чего не следовало говорить. И гневался на самого себя.
Да он же еще и краснеет. Какая прелесть.
– Дайте я помогу вам, инженер Дружинин, – сказал я наконец (и поморщился уже от своего неверного выбора слова: милостиво помогу, снизойду, не то, не то). – Вы думали что? Что этот господин литератор – он сплошное такое… сказал извозчику: «Пошел в “Континенталь”», а потом фланировать по Морской, покупать себе модный турецкий галстук. Ну есть у меня галстук, и не один. Но я небогат, моя семья из-под Курска – да, имение, скромное, пока держится. А теперь скажите: мне что, рассыпаться в извинениях перед всеми за то, каков я есть? За то, что я закончил лучший из университетов? Прикидываться кем-то другим? А вы за себя, инженера и прочее, извиняться перед матросами не пытались? А попробуйте, что ли.
Он молчал, но казалось, что гнев из него начал выходить, как воздух из аэростата. И я продолжил:
– Но я свое жалованье зарабатываю так, как вы. Головой. И если есть люди пострашнее меня, так и давайте говорить о них. И давайте я сам скажу вам, о чем будет разговор. Рузская – так?
Теперь из него начал действительно выходить воздух как таковой, долгим вздохом, как мне показалось – почти счастливым.
– А что Рузская? – как бы для проверки спросил он.
– А то – ну вот хотя бы. Пришли новости из Порт-Артура. Сами помните какие. А Рузская-то шла туда на нашем крейсере вроде как к мужу. И вот смотрю – сидит как каменная. Нет чтобы броситься к Лебедеву, просить как-то телеграфировать, узнать – жив ли, в плену ли. Нет, сидит, сжав губы. Не много ли самообладания?
– Я был прав, – уже вслух сказал он, рассматривая меня.
– Не говоря о том, что на всю эскадру это была единственная пассажирка, которую туда везли, а ведь сколько там людей было – и есть, на этой войне. И у всех жены. Да и почему бы ей не через Сибирь отправиться, поездом, всего-то две-три недели. В общем, Рузская…
