Сколько у нас времени, вот вопрос. Если мы выйдем в открытое море – а выйдем же мы туда рано или поздно – то эскадра теряет связь с берегом, превращается в неторопливо движущийся изолированный архипелаг… И тогда связь даже с флагманом почти невозможна – не поднимать же на мачтах все эти цветные штуки, которые читать может кто угодно, и прежде всего Федор Шкура.
Архипелаг! Остров! Вот оно.
И я схватил карандаш, быстро покрывая бумагу набросками.
«Когда мой очерк дойдет до читателя, читатель уже будет знать, что с эскадрой произошло за эти недели. Пошла ли она обратно к Европе, двинулась ли туда, куда и собиралась. Встретилась ли с японским флотом, и что это была за встреча».
Карандаш сломался, но их у меня сколько угодно, в бархатном футляре.
«Но даже зная, что произошло, читатель может и должен хоть на мгновение задуматься о мистичности, о грандиозности этой ситуации: четырнадцать тысяч русских на сорока пяти уже кораблях, затерянные в океане. Затерянные в космосе Вселенной, в жуткой пустоте, между все равно что несуществующих островов и берегов».
Я бросил взгляд на далекие, увенчанные кисточками соломинки пальмовых стволов на берегу: для нас-то они более чем существуют, они стали единственной реальностью в этом мире. Не забыть вписать.
«И что это, как не символистская миниатюра великой страны, зависшей между эпохами, между тоскливым прошлым и грандиозным будущим? И что здесь, на эскадре, если не фрагмент нашего бурлящего общества – а оно бурлит и здесь, и волны этой бури катятся в море и растворяются там, в великой пустоте».
Дружинин в роли кошки
Допрос Дружинина прошел хорошо, хотя без особых результатов. Он попросту ничего не знал, бедняга. Охранял золото.
Это было так:
– Инженер Дружинин, пива не желаете ли?
Мрачная пауза. Да, он желает – видимо, давно и остро. И первое, что говорит, еще до моих вопросов:
– Так и гуляете с револьвером у пояса?
Я и вправду сидел под тентом на веранде, закинув босую ногу на ногу, с перепелкинским подарком, торчавшим у меня из-под тропической рубашки, как бы я его ни пытался куда-то поглубже засунуть. Честно говоря, я просто не хотел оставлять его в каюте, отправляясь с Дружининым на берег.
– Дайте-ка, – сказал он мне. – Так, а то, что он снят с предохранителя – это вы специально?
Я мучительно вздохнул (а что такое предохранитель?) и окинул взглядом наше неизменное «Кафе де Пари» – ведь все лица вроде как уже смутно знакомые… И как бы увидеть цепочку ангелов с «Орла», и прогнать Дружинина, и сесть с ней за столик, и говорить ни о чем.
– Ну понимаете, Дружинин, в Хельвиле лучше быть вооруженным. То, что меня пытались убить на берегу и не пытались на борту, вы, наверное, знаете.
– Она говорила. Добавляла: да что же он у всех путается под ногами, этот Немоляев. Извините.
– Это не у нее ли я путался?.. Стоп, Дружинин. А не хотите ли вы сказать, что это она?..
Дружинин, кажется, впервые на моей памяти развеселился и фыркнул пивной пеной:
– Рузская – чтобы нанимала на берегу убийц, науськивая их на вас? Немоляев, перестаньте шутить. Я не этого от вас ждал.
Мне стало стыдно, и я отбился с помощью нападения:
– А ждали немедленного раскрытия заговора в течение суток… Шучу, продолжаю то есть шутить, не обижайтесь. Я просто факты пока собираю. Так что сказала Рузская, кроме того, что я под ногами путаюсь? Дословно?
Дружинин устремил невидящий взгляд на соседний столик:
– Что сказала… Да она со мной никогда особо… так, бормотала иногда под нос, будто я кошка какая-то… Ну, вот так: Немоляев что-то такое знает, но сам об этом не догадывается, или еще говорила… что он вообще в целом умный, а таких устраняют на всякий случай.
– Не порадовали, Дружинин, я и сам знаю, что умный, а толку… Хорошо, тогда откройте страшные секреты. Кто из команды на вас работает? Кто вам сказал, что на корабле готовится бунт?
Дружинин сильно покраснел и замолчал всерьез. Я пил пиво и ждал.
– Да не знаю я! – наконец вымолвил он. – За четыре дня до бунта Рузская и Лебедев сидели у него в каюте и готовились. Значит, были предупреждены. Потом позвали меня. Мне была выдана инструкция – как только начнется, бежать вниз вместе с двумя нашими, из наружного… да вы их знаете… закрыть железные двери, применять оружие, если что. До конца, – добавил он мрачно.
– Откуда пришла информация о бунте – с «Суворова» или от осведомителей на самом корабле?
– Не знаю!
– Тогда последний вопрос. Вот эта история с как бы утонувшим у берега баталером – а что Рузская говорила об этом?
– А только то и говорила, что зачем же это они его.
– Они – его, и все. Как говорила?
– Ну как. С недоумением.
– Она была этим убийством недовольна? Огорчена?
– Нет, нет, просто удивилась. Но не сильно. Может, думала, они его в чем-то заподозрили.
– А что за роль играл этот баталер?
– Ну… он – как там Рузская сказала: он же у них там был… И тут замолчала.
– У них, значит – не у нас, не у нее. Он был кто-то заметный в их заговоре?
– Вроде так.
– Уже что-то. Он был не ваш. Не наш, то есть. Свои убивают своего. Бунт срывается. И после этого появляется прокламация, чтобы все равно готовились к новому бунту и угону корабля. Они там что, перегрызлись, в верхушке заговора? Так, инженер Дружинин. Мне нужен ответ из столицы: существует ли в России еще какая-то организация, подобная боевой группе. Какая-то конкурирующая организация, неважно где, среди эсеров или где-то еще. И что про нее известно.
Дальше произошло приятнейшее событие: Дружинин уже не фыркал, он смеялся.
– Ха, ха, Немоляев. Ха, ха. Пишет человек, до того два месяца как проработавший в охранном. А пришлите-ка мне, братцы, на Мадагаскар полное досье на все боевые группы. Все, что знаете. Подпись – ха, ха, незрелый паникер.
Тут я подумал, что у этого человека есть чувство юмора, а раз так, то он не безнадежен.
Я выставил палец в направлении ближайшего столика:
– Видите того капитана третьего ранга? А как по-вашему, что он думает насчет свержения самодержавия? А вдруг тоже готов свергать? А если нет, то что если через два месяца он будет списан на берег вчистую?
Дружинин внимательно посмотрел на обозначенного мной персонажа. И продолжал смотреть, слегка недоуменно.
– Я к тому, что когда творится такое – буря, война, – то бояться бессмысленно. Рискните. Может, вас уже уволили. Или ваших начальников. Может, ваше охранное отделение уже закрыто – что мы тут знаем? Может, я сам через два месяца…
