– Никогда ничего подобного не видел! – сказал Пойнтер.
Кригер задумчиво нахмурился.
– И я тоже. Послушай!.. – Тут в его глазах зажглось мрачное удовлетворение. – Спорим, я знаю, что это! Это порода просела. Я как-то видел это в новостях, где-то во Флориде. Провал прошел по середине улицы, все тротуары потрескались. И он все рос – туда свалились два дома. Картина, скажу я тебе! Это как-то связано с понижением уровня грунтовых вод.
– И что с ним сделали?
– Не помню. Кажется, не говорили.
Пойнтер осмотрел ближайшие обочину и тротуар на предмет растрескивания.
– Кажется, она не увеличивается.
Кригер фыркнул.
– Конечно, увеличивается! Раньше ее не было, а теперь она есть. Она должна была из чего-то вырасти.
Пойнтер сморщился – довольно испуганно.
– Похоже, это опасно.
– Угу, – поддержал его Кригер. – Наверное, нам следовало бы ее как-то пометить.
– Совсем как в детстве, – сказал Пойнтер. – Летом мы ездили на Индейское озеро. А там было принято втыкать палки с нацепленными на них бутылками из-под хлорки, чтобы помечать подтопленные бревна. Это считалось услугой обществу. Наверное, это уберегло от кастрации немало водных лыжников. Сейчас уже такой сознательности не найдешь.
– Ну, так давай… – Кригер перешел на свою сторону улицы, поднял набитый мусором мешок и водрузил его на яму. – Вот, теперь ее будет видно.
– Думаю, ночью его будет плохо видно, – возразил Пойнтер. – Готов спорить, что какой-нибудь идиот просто в него врежется и разметет мусор по всей улице.
Кригер поджал губы, явно обидевшись на то, как был принят его благородный поступок, но потом вздохнул и согласился.
– Угу, ты, наверное, прав.
Он схватил мешок за перевязанную горловину и дернул. Мешок с места не сдвинулся. Он потянул сильнее.
– Мешок лопается, – предупредил его Пойнтер, увидев, что черная пленка стала тоньше и растянулась на предательском углу коробки из-под кукурузных хлопьев.
Кригер поспешно выпустил мешок.
Мешок сдвинулся и погрузился чуть глубже. Его бока вываливались на края ямы, словно пузо выпивохи на ремень брюк. А потом со звучным хлопком его всосало. Еще секунду Пойнтер мог разглядеть завязанную горловину, а потом темнота вернулась. Дыра булькнула, и оба отскочили назад.
– Я позвоню в муниципалитет, – объявил Пойнтер после долгого молчания.
После очень неудовлетворительного разговора с отделом городского обслуживания («Все готовы утверждать, что их выбоины доходят до Китая, мистер Пойнтер. Могу обещать вам, что мы займемся вашей улицей в соответствии с планом») и не менее неудовлетворительного звонка в местную газету («Мы уже писали о выбоинах, – устало объяснил дежурный репортер. – В прошлом месяце напечатали целый разворот с фотографиями») Пойнтер вернулся к себе во двор.
Его сосед, Гарольд Кригер, уворачиваясь от едущей по улице машины, тащил к дыре весьма потрепанный детский велосипед. Яркая краска давно облупилась, сиденье давно исчезло, большое переднее колесо перекосилось от множества резких остановок и попыток заложить крутой вираж.
– Я уже три недели пытаюсь отдать его мусорщикам, – пропыхтел Кригер. – Не берут. Сказали, чтобы я дожидался грузовика весенней уборки.
Раз в год муниципалитет выделял грузовик с командой, обещая, что они заберут все что угодно. Старые диваны, кучи оргалита, оставшегося от очередного ремонта, старые доски – все что угодно. Расписание и маршрут движения этого грузовика были одной из самых тщательно охраняемых тайн Патнема. Пойнтер не мог припомнить, чтобы ему хоть раз удалось правильно угадать время его появления. Грузовик приезжал скрытно и уезжал по-тихому, так что поймать его удавалось только тем стойким личностям, которые выволакивали свой мусор настолько загодя, что их дворы превращались в свалки: картонные коробки разлезались под дождем, а из порванных стульев вылезала набивка, радуя птиц, вьющих гнезда. Они всегда сообщали об этом Пойнтеру недели через две после приезда грузовика.
В остальное время вывоз на городскую свалку личных вещей, не важно, пусть даже весьма малогабаритных, обходился в крупную сумму – двенадцать с половиной долларов. Единственный альтернативный способ избавиться от крупных отходов заключался в том, чтобы ночью прокрасться на парковку перед супермаркетом и свалить все в ящик для сбора пожертвований. Пойнтер на такие сомнительные действия не шел.
С восхищенным ужасом Пойнтер наблюдал за тем, как велосипед погружается в яму. Задняя часть застряла, потом отвалился кусок асфальта – и тогда в дыре исчезли и обломок, и велосипед.
– А это… э-э… не опасно?
– Понятия не имею, – жизнерадостно отозвался Кригер. – Но не вижу, почему бы это было опасно. А как иначе заполнить провал, если не наполняя его до тех пор, пока он не перестанет проваливаться?
Это звучало логично. Пойнтер вспомнил, что у него в гараже плесневеют крупные куски ковролина. Соседские кошки устроили себе на нем место для сна – и, судя по специфическому запаху, отхожее место тоже. Если куски скатать по длине, то они могли бы как раз пролезть…
К следующему утру яма стала больше – теперь ее диаметр составлял примерно ярд. Вокруг собрались соседи, опасливо заглядывая в яму. Похоже, сброшенные в провал вещи не заполняют его, а только увеличивают его аппетит.
Том Хиггинс, который сам менял в машине смазочное масло, а потом тайком разбрызгивал эту гадость по всей улице, теперь бросил в яму полный поддон. Оно медленно падало, на несколько мгновений зависая ниже уровня улицы странной веревкой, а потом растворялось. Герб Смит швырнул туда три четырехлитровые банки с засохшей краской – просто ради возможности полюбоваться процессом, поскольку их легко было отправить в обычном мешке для мусора. Джонни Опорто запихнул туда дверцу от старого «Форда», которая уже десять лет торчала у него в гараже, дожидаясь, пока он выправит вмятины и покрасит заново. От машины, которой принадлежала дверца, давно осталось одно воспоминание.
Когда Эмили Людвиг, девятилетняя психопатка с характером пираньи и гнусавым визгом, способным пробить шестидюймовый слой бетона, решила, что ее никто не видит, она сказала своему младшему брату, что эта дыра ведет прямо в ад, и попыталась его туда спихнуть. Пять лет жизни рядом с Эмили научили его самообороне, так что он лягнул ее в коленку и сбежал. Слушая ее пронзительные вопли, которые разносились не меньше чем на два квартала, Пойнтер с трудом подавил непреодолимое желание сбросить туда саму Эмили.
Теперь некоторые мамаши с Милтон-стрит стали рассматривать яму как угрозу жизни. Луиза Хейнс, самая активная из них, первой позвонила в полицию. Однако полиции уже приходилось иметь с ней дело, и дежурный сержант только позволил себе намекнуть на то, что ей не мешало бы снова начать прием лития. Оскорбившись, она бросила трубку и отказалась звонить снова.
