– Давай перестанем целоваться и постараемся понять, куда идти. Мы же заблудились.
– Какая разница. Все дороги ведут в Рим.
– А ты знаешь, в какой он стороне?
– Знаю, – я показал себе за спину.
– Ну, тогда все в порядке, выйдем.
– Я люблю, когда ты шутишь.
Мы не зря заблудились в том парке. Я всегда находил красивое место, чтобы тебя поцеловать. Нити судьбы, где и как они сплетутся в эту нить Ариадны? Странно вспоминать тот поцелуй – такая неутоленная жажда. Моя любовь издалека…
Опомнились мы только, почувствовав взгляды юноши и девушки, сидевшей у него на коленях. И удивительно, в их глазах было восхищение. А хорошо, что в этом городе нет моих студентов и учеников. Вот даже и в кафе…
– Интересно, они смотрят на нас или на твои серьги?
– Я начинаю чувствовать, что мы с тобой, как Тристан с Изольдой.
– По возрасту я скорее король Марк. Как забавно поменялись мы ролями с твоим мужем. Старик Тристан и молодой король Марк. Ты нарушаешь традицию.
– Вовсе нет. Мне-то лучше знать, раз уж мои родители дали мне такое имя. Они тоже любили средневековые сюжеты, как и ты. Дело тут не в возрасте.
– Ну, тогда в волшебном напитке. И кто же из нас кого им напоил? Наверное, я тебя. Изольда, тайно встречающаяся со старым королем Марком, прячась от Тристана. Это почти смешно, Изольда.
– Это не волшебный напиток. Все совсем просто. Когда ты рядом, я понимаю, почему дождь стучит по асфальту.
Я вопросительно взглянул на тебя, ты сказала:
– Я по-другому чувствую мир.
И благодарность охватывает меня. Я смотрю в ясные глаза красивой молодой женщины, на тебя, пришедшую в мою жизнь, когда я был уже так не молод, и понимаю, что есть миги, в которых соединяется что-то сквозь время. И действительно, все вдруг становится просто. Что я возьму с собой в свой путь – вкус твоих губ, прикосновение ручки моей внучки, глаза моих учеников, голоса друзей, мои книги… не так уж мало.
– Я благодарен тебе.
– За что? Это я тебе благодарна. Теперь-то ты понимаешь, что ты не поил меня ничем, кроме пива и вина. Правда, один раз попробовал водкой.
– Но ведь было очень холодно.
– Да. И этот сфинкс, под снегом у него иной взгляд… Ты помнишь, когда мы возле него поцеловались, было странное ощущение. Сфинкс на севере…
– Египетские обелиски есть и в Париже, и в Риме. Хотя, может быть, это тоже попытка соединения. Люди идут мимо и незаметно, подсознательно впитывают в себя формы и дух другой, древней культуры.
– Да, но в Петербурге, так далеко на севере… Это странно. Север и юг.
– Иногда соединяются самые дальние вещи. Люди, культуры. Почему?
– Спроси у своего сфинкса над Невой.
Да, моя любовь издалека, моя поздняя любовь меня многому научила. Я подумал про неожиданность судьбы. Дальность. Разъединенность. Мы давно договорились. Ты научилась писать мне сдержанные письма. Я знаю, что ты есть, существуешь на другом конце Европы. Редкость встреч. И все было бы ничего, если бы вдруг не начинало грезиться что-то невероятное.
Ты истина моя и боль.
Где найти тебя в Кноссе?
Ты так далеко.
Море, что бьется у ног, омывает и остров несчастный, где любила быка Европа.
Что там сейчас?
Я и в воине видел ее – безумную жажду соединить, в юном воине, победившем быка.
Но теперь, царю, дано ли ему понять?
Ты истина моя и боль.
Зачем так больно мне?
Море билось о камни, как сердце.
Соединиться через дали и волны.
От купца нет вестей.
Что творится на Кноссе?
Сквозь дали и волны…
– Мне иногда кажется, – я поднял стакан и взглянул на тебя сквозь его темнеющий отсвет, – будто мы оказываемся в одном городе и в одной стране. Или я вдруг становлюсь моложе, а ты старше. И еще – нет твоего мужа, или еще что-нибудь такое…
– Не расстраивайся. Соединяются самые дальние вещи. Ведь твои средневековые книжники или красавицы с минойских фресок еще дальше от тебя, чем я. Тут не десятки лет и тысячи километров, а тысячелетия. А ты их пытаешься понять, они тебе даже в чем-то близки. Представь, если бы я жила на минойском Крите или в средние века, а ты в XX веке, я была бы еще дальше. К тому же сейчас есть телефон и интернет.
– Хорошая мысль. Интересно, какой бы ты была? Иногда мне кажется, я могу себе это представить. Конечно, ты была бы высокородной принцессой или жрицей. И если бы я жил с тобой даже в одно время, все равно бы я чувствовал, что ты для меня, как с другой звезды.
– А ты бы, наверное, был царем.
– Сомневаюсь.
– Ну, тогда жрецом, гонимым мудрецом.
– Это может быть. А так ли они любили, как мы?
– О, я думаю, они меньше рассуждали.
– Но в одном я точно уверен.
– В чем?
– Я знаю, что ты все равно была бы моей любовью, и, наверное, опять издалека.
– Вот до чего мы додумались. Оказывается у того, что с нами, не было начала. Да и конца как будто тоже не видно.
– Соединить конец и начало, все равно что соединить дыхание с устами. В нашем языке эти слова происходят от одного корня.
Найти и соединить. Вот мы нашли друг друга, а соединить… Я смотрю, как ты склонила голову, грустно опершись на руку, и мне жаль, что ты больше не смеешься, и в этом виноват я, со своей тоской. Мне хочется сказать тебе что-то теплое и я говорю первое, что приходит на ум, тем более, что это правда:
– Соль, у тебя прохладный и мягкий голос. Такие голоса можно потрогать на ощупь, они волнуют даже по телефону.
Ты засмеялась и взяла меня за руку.
– Не могу сказать, чтобы твой голос был мягок, но он меня тоже волнует, просто потому, что он твой. Пошли.
– Куда? Это ведь моя прерогатива находить хорошие места для нас с тобой.
Тут ты рассмеялась совсем беззаботно.
– Я помню ваш северный Петербург. Из окна там дуло. И кровать была такая узкая. Почему у вас в отелях бывают такие кровати?
– Для остроты ощущений.
– А ведь несмотря ни на что, это была фантастическая ночь. Одна из лучших. Хотя нам с тобой всегда хорошо.
Ты встала, держа меня за руку.
– Пойдем, это совсем рядом, я покажу тебе чудный вид с моста. Смотри.
Высокий легкий собор летел своими арками в небо, студент пел «Санта-Лючию», прохожие смеялись, закат догорал на шпилях и на лицах. Мосты нависли над рекой легко и плавно. Чтобы люди не остались на разных берегах. Связующие нити, оттого влюбленные гуляют у реки.
