— Да брось. Мы даже у нотариуса не были.
— А это и не нужно. За эти годы у меня появились знакомые, которые могут сделать такое, что тебе и не снилось.
— Например, отнять у матери-одиночки жилье? — горько усмехнулась я.
От этих слов Лиза еще больше вспылила. Казалось, что своей яростью она готова покрыть весь дом, окутать ею и задушить, не меньше.
Она выставила вперед тонкий указательный палец правой руки и угрожающе надвинулась на меня.
— Не смей! Не смей мне такого говорить! Я тоже почти мать-одиночка! — она явно имела в виду своего братишку, Пашу, но сейчас мне стало смешно – вторая реакция после негодования.
— Перестань! — поморщилась я, понимая, что это просто к сердцу подступает истерика. Липкая, противная, слишком яркая.
— Что ты можешь знать о нужде? — вдруг завелась она. — Тебе всегда все доставалось на блюдце с голубой каемкой!
Я округлила глаза. Лешка завозился, ему явно надоело сидеть на руках, и он гусеничкой попытался выскользнуть из рук. Я же перехватила его под пузиком и придержала, разглядывая Лизу во все глаза. Казалось, я совсем ее не знаю – передо мной стоял какой-то новый, совершенно незнакомый человек!
Агрессия, которая была направлена на меня, была мне незнакома – если мы и ругались, то всегда это происходило довольно тихо, можно даже сказать, интеллигентно. И, хоть мы и иногда жили вместе в моей квартире, когда она не могла приткнуться где-то со своим братом или одна, то всегда старалась вести себя прилично.
Но тут! Словно бешенного зверя выпустили наружу!
Мое сердце сжалось – я уже понимала, что случилось непоправимое. И может быть, все еще можно будет исправить, но вот этого – этих ниточек, что когда-то держали меня на плаву, когда я считала, что у меня есть какие-то близкие люди на этом свете, постепенно рвались, пропадали.
Сначала – несбыточные, далекие, прозрачные и призрачные нити связи с Алексеем Грецких, которые он сам разрубил так просто и легко. Да, пусть я не надеялась на то, что мы будем вместе, но мне казалось, что наше прошлое может служить гарантом хорошего отношения ко мне. Но, оказывается, нет.
И Лиза! Лиза, человек, ради которого я столько настрадалась, кому столько раз приходила на помощь во всех мелких и не очень делах. Та, кто был свидетелем моей жизни, счастливой и не очень, вдруг мало того, что отворачивается от меня, так еще и предает!
И ты, Брут?!
Мое сердце сжали тиски горя, еще немного, и я просто завою на весь подъезд от такой несправедливости, усталости, кошмара, который никак не могла вынести сама.
— Я опротестую все твои подложные документы, имей в виду, — шмыгнула я носом. Плакать нельзя ни при каких обстоятельствах! Стоит только одной слезинке скатиться из глаз, как тут же накроет бесконечная волна самобичевания, а в этом нет ничего хорошего, одни только расстройства, это я знала точно.
— Попробуй, — зло хмыкнула она.
Я попробовала обойти ее, чтобы все-таки войти в свою квартиру, - жить-то мне где-то было нужно, как она вдруг схватилась в мою руку своими ногтями и пребольно надавила.
— Куда прешь? — завизжала она.
Глава 40
Я попробовала обойти ее, чтобы все-таки войти в свою квартиру, - жить-то мне где-то было нужно, как она вдруг схватилась в мою руку своими ногтями и пребольно надавила.
— Куда прешь? — завизжала она.
— В свою квартиру, — отчеканила в ответ. Как назло, ручка сумки скатилась с плеча, и я не успела ее подхватить. Она бухнулась к моим ногам с глухим звуком. Лешка, будто специально, захныкал. Хотя оно и понятно: он был уставшим, голодным, ему было неудобно и жарко в одежде, которую я, понятное дело, сейчас никак не могла снять.
— Это уже не твоя квартира! —завизжала Лиза. — Тут больше нет ничего твоего! Все! Хватит мне перед тобой бегать на задних ножках! Здесь живем мы с Пашкой!
— Как тебе не стыдно! — я повысила голос. — Я прописала Пашу, чтобы он пошел в хорошую школу, а не учился в детдоме, как мы, а ты?
— Конечно, я на все пойду ради брата!
«И ради себя», — мысленно добавила я.
Рука Лизы усилила хватку, и я почувствовала, как ее острые когти буквально продирают мою плоть на тыльной стороне ладони. Я зыркнула на нее, но у девушки, кажется, совсем не осталось ничего человеческого. Она снова сильнее нажала на руку, и мне стало так больно, что захотелось буквально завыть. Я дернула рукой, и она отцепилась. На руке остались следы от ее захвата. Я покачала головой: теперь Лиза была похожа на множество тех девчонок в детском доме, от которых я всегда старалась держаться подальше: упрямые, злые, готовые на все ради того, чтобы доказать свое, отмазаться, подставить кого-то.
Возможно, что-то такое промелькнуло в моем взгляде, потому что она резко отшатнулась и брезгливо поджала губы.
— Ты всегда была такой! —крикнула она мне в лицо, покраснев. — Заносчивой, высокомерной! И все тебе помогали всегда! Хотя с чего бы?! Ольга Петровна заставляла помогать, приглядывать за тобой, потому что такие, как ты, не могли бы выжить в нашем окружении – тебя бы съели при первой возможности! С жильем еще помогла! Сделала то, чего ты вообще не была достойна!
— Не только мне… — открыла рот, но это было лишним: Лизе нужно было вылить все то страшное, тяжелое, что давно таилось на сердце.
— А Жук? — она всхлипнула, стараясь не разреветься, хотя слезы все равно начали постепенно катиться по щекам. — Только и слышно: Тася то, Тася се. А Тася нос кривит! А я, если хочешь знать, всегда была за него, всегда была рядом с ним, а он на меня внимания даже не обращал толком. Так, как к стенке относился. Рядом и ладно! — она утерла ладошкой нос, с которого потекла влага. Некрасиво, по-бабьи. — А когда я забеременела, заставил на аборт идти, и припугнул еще: мол, если Таська узнает…А мне хотелось, чтобы ты узнала! Хотелось! — буквально закричала она. И в этом ее истеричном выкрике было все: затаенная боль, униженное достоинство, сомнения в своей женственности, и многое, многое другое.
— Но куда тебе…королевишне, — она тяжело вздохнула и снова зло поджала дрожащие губы. — Ты дальше своего носа никогда не видела!
— Да забирай себе своего Жука! — крикнула я. — Уголовника! Подходящая пара!
— Уголовника?! — она вдруг поджалась, как кобра перед броском. — Уголовника, говоришь?
Я дернула плечом. То, что Жук сидит, знала, об этом говорили все, да и Ганджуба приходил частенько, то с детскими вещами, то с продуктами, но я всегда выставляла его за дверь.
— По твоей вине! — вдруг бросила Лиза мне с такой яростью, такой злостью, что я буквально отпрянула от нее.
Я снова передернулась. Все, что касается Жука, было в далеком прошлом, и если честно, я была рада, что он находился в местах не столь отдаленных, потому что там ему было и место!
