При каждой их встрече Диана получала очередную жемчужину. Наверное, надо было купить ожерелье из трех ниток, а не из двух… Все жемчужины Диана складывала в кубок из венецианского стекла (еще один подарок Джервейза), стоявший на ее туалетном столике, и по мере того как проходили недели, жемчужин становилось все больше. Виконту нравилось делать Диане подарки, а она с одинаковым удовольствием принимала и букет цветов, и бесценные каминные часы, которые, по слухам, принадлежали когда-то Марии Антуанетте. Возможно даже, что цветы нравились ей больше – она зарывалась в них лицом, перед тем как одарить любовника сияющей улыбкой.
Скоро у них появился своего рода график: несколько ночей в неделю Джервейз работал допоздна, потом приходил к Диане, и они сначала вместе ужинали, беседуя и смеясь, а после занимались любовью. Иногда они совершали ранним утром верховые прогулки: в эти часы в Гайд-парке было так же тихо, как в загородном поместье виконта. Несколько раз Джервейз приглашал Диану в более людные места – например в театр, – но она всегда отказывалась, и он втайне был этому рад. Джервейз знал, что большинство мужчин бахвалились бы тем, что завоевали такой приз, как Диана, но он предпочитал обществу уединение с ней. К тому же их затворничество избавляло его от неприятных мыслей – ужасно не хотелось думать о тех, кто, возможно, также наслаждался несравненным обаянием Дианы.
А потом золотой век закончился. Перемены происходили постепенно, почти незаметно, но событие, которое их спровоцировало, незаметным не осталось.
Джервейз ездил в Кент – поговорить с контрабандистами – и очень скучал по Диане, причем тоска по ней была как постоянная боль. Говорят, то же самое чувствует человек, потерявший, например, руку, то есть испытывает боль там, где когда-то была рука. Он вернулся на день раньше только для того, чтобы ее увидеть. И первое, что сделал, – послал к ней домой, чтобы узнать, сможет ли она его принять. Джервейз не знал, как поступил бы, если бы она отказалась или сказала, что занята с другим. Вероятно, пошел бы в ее дом и вышвырнул другого мужчину из ее постели. Когда он пришел к ней, было почти десять вечера, и она сама открыла дверь. Джервейз тут же ее поцеловал, одновременно запуская руку в прорезь пеньюара. Когда они разомкнули объятия, Диана улыбалась, но он заметил следы усталости на ее прекрасном лице. Да, она по-прежнему была прекрасна, но не такая, как всегда…
– Не надо было мне вас оставлять, – в шутку сказал виконт, проводя пальцам по едва заметным теням у нее под глазами. – У вас такой вид, будто вы по мне скучали.
– Да, скучала, – кивнула она и тут же обвила руками его талию и положила голову на плечо.
Казалось, она хотела, чтобы он как-то ее утешил. Поглаживая Диану по спине, Джервейз чувствовал, как ее напряжение спадает, и это его странным образом тронуло.
– Что-нибудь случилось? – спросил он минуту спустя.
Диана замялась, потом отступила на шаг и покачала головой.
– Нет, просто в это время года я всегда немного грущу. Все такое унылое, впереди зима, и кажется, что весна никогда не наступит.
Джервейз обнял ее за плечи и легонько подтолкнул в сторону кухни, где обычно проходили их поздние трапезы. Ему нравилась домашняя атмосфера ее кухни – это было совсем не похоже на убийственную чопорность столовых Сент-Обин-Хауса, где могли одновременно разместиться более полусотни человек.
– Английские зимы ужасны, но они не очень меня беспокоят, – с улыбкой сказал виконт. – Я родился зимой, так что это мой сезон.
– Правда? – Диана тоже улыбнулась. – Надев плотные рукавицы, она достала из духовки пирог с фазаном и поставила на дощатый стол, где уже стояли приборы на двоих, бутылка красного вина и разнообразные домашние соленья. – А когда именно у вас день рождения? Мне стыдно, что я не спросила раньше.
– Боже правый, какое это имеет значение? – фыркнул Джервейз, наливая в бокалы вино и накладывая на тарелки горячий пирог. – Но просто к сведению… Я родился двадцать четвертого декабря.
– В канун Рождества! Какой замечательный подарок для вашей матушки!
Не обращая внимания на свою тарелку, Диана села на скамью рядом с Джервейзом – ей нравилось чувствовать его близость.
– Напротив, моя мать говорила, что роды испортили ей праздник. – Джервейз произнес это с невозмутимым видом, хотя до сих пор испытывал боль, вспоминая слова матери. Виконтесса сделала это заявление в своей характерной манере: то есть будто в шутку, – но было совершенно очевидно, что она не собиралась шутить.
Диана взглянула на виконта вопросительно, но тот, меняя тему, проговорил:
– Интересно, что наши с вами дни рождения прямо противоположны, если можно так выразиться, то есть у каждого – в конце солнцестояния.
Диана кивнула.
– Да, верно. Когда я была маленькой, мне казалось, что родиться в день летнего солнцестояния – большая удача. Во всех языческих культурах этот день считается праздником. Что такое Рождество, как не наша версия древнеимперских сатурналий – праздника, означавшего, что жизнь продолжается?
Джервейз с интересом взглянул на любовницу.
– Откуда же вы все это узнали? – Его не переставала удивлять образованность Дианы.
Она едва заметно покраснела.
– Где-то прочитала. Интересно, противоположные дни рождения означают, что мы сами тоже противоположны?
– Конечно, – с улыбкой отозвался виконт, и в его серых глазах появилось выражение, уже хорошо ей знакомое. Отложив вилку, он повернулся к ней лицом. – Ведь я – мужчина, а вы – женщина. Могут ли два человека быть более противоположными? – Он приподнял подбородок Дианы и коснулся ее губ легким и нежным поцелуем. – Но это очень даже неплохо. Ведь считается, что противоположности притягиваются.
– Чем именно они притягивают? – пробормотала Диана хриплым шепотом, расстегнула верхние пуговицы на его рубашке и прижала ладонь к мускулистой мужской груди.
– Вы так быстро все забываете… Кажется, я должен вам кое-что напомнить, – с ухмылкой проговорил Джервейз, крепко обнимая Диану.
Рассмеявшись, она отклонилась назад и, в конце концов, улеглась на скамейку.
Но кухонная скамья была узкой и жесткой, а каменный пол холодный, поэтому любовники поспешно переместились в спальню. Шесть дней разлуки раздули пламя желания в огромный костер, и они раз за разом любили друг друга с лихорадочным нетерпением. Джервейз никак не мог насытиться Дианой, а она отдавалась ему с неистовой страстью и восторгом. И так продолжалось до тех пор, пока оба, наконец, не затихли в полном изнеможении.
Отдышавшись, Диана вернулась в кухню за оставленным там ужином и принесла его наверх, чтобы доесть в постели. А потом они занимались любовью уже совсем по-другому – неторопливо и обстоятельно, смакуя наслаждение.
После этого они долго лежали без движения, крепко обняв друг друга. Оба молчали, в доме царила тишина, но было слышно, как за окнами свистел осенний ветер.
