Энни, наверное, что-то говорила, поскольку ее губы шевелились, но Диана ничего не слышала. Она покачала головой, давая понять, что хочет побыть одна, вышла из коттеджа, затем перешла дорогу со следами копыт и колес экипажа и спустилась к ручью. На берегу села на траву, сняла туфельки и чулки, все с тем же неестественным спокойствием, опустила ноги в воду – тут когда-то едва не утонул Джоффри, когда был маленьким. В более счастливые времена они здесь играли: Джоффри, как всякий нормальный малыш его возраста, любил возиться в грязи.
Джервейз ушел, уехал… И ведь он явно не из тех, кто легко влюбляется, или легко уходит, или же отменяет какое-либо решение. Диана знала, что они противоположны по темпераменту, но не осознавала всех последствий этого. Для нее одной любви было достаточно, и она думала, что если Джервейз ее полюбил, то они уже не расстанутся. Увы, она ошибалась. Оказалось, что своими откровениями она разрушила любовь Джервейза, потому что он считал, что она его обманула и оскорбила к тому же… Да, именно так он считал.
Но где же она допустила ошибку? Диана оживила в памяти последние месяцы. Наверное – в Сент-Обине, когда они пережили свой первый кризис. Тогда интуиция говорила ей: надо сказать Джервейзу всю правду, – но не сделала этого: решила, что все уладится само собой. Да, она думала, что лучше подождать до тех пор, когда он признается ей в любви: тогда легче примет правду, – но оказалось, что все наоборот. Полюбив ее, Джервейз стал более ранимым, чем тогда в Обинвуде, и в результате решил, что она его предала. Диана тяжело вздохнула: она чувствовала его боль как свою собственную.
Уронив голову на руки, она дала волю слезам.
Возвращение в Лондон проходило в полном молчании. За исключением коротких, самых необходимых реплик при смене лошадей и остановке на ночлег, Джервейз заговорил с Боннером только один раз – когда спросил слугу, что тот нашел, когда упаковывал вещи своего господина в ту роковую ночь на острове Мулл, на что Боннер не моргнув глазом ответил:
– В вашей комнате была одна из служанок. Она довольно долго вас ждала и была возмущена тем, что вы не появились. Я взял на себя смелость выдать ей небольшую компенсацию за причиненные неудобства из средств, которые у меня были на дорожные расходы.
– А мой багаж находился там? – Джервейз придержал лошадей, проезжая по особенно изрытому отрезку дороги. На обратном пути он почти все время правил сам – это помогало отвлечься от неприятных мыслей.
Боннер утвердительно кивнул.
– Да, милорд. Кажется, его никто не трогал. Но я не проверял: считается, что шотландцы с островов – честные парни. А что, что-нибудь пропало? – Слуга спрашивал так, словно дело происходило прошлой ночью, а не девять лет назад.
– Нет, ничего не пропало. – Кроме его жены, которая, оказывается, спала не в его комнате, а в своей собственной.
Джервейз вспомнил, как занимался с ней любовью в прошедшие месяцы, и вдруг осознал: хоть Диана всегда была очень отзывчивой, в ней не чувствовалось прожженного профессионализма настоящей куртизанки, – но он был так одурманен ею, что даже не замечал этого. Может, она и в самом деле та, за кого себя выдает? Или это еще один пример ее блестящего актерского таланта?
До Обинвуда было недалеко, следовало лишь сделать небольшой крюк, а предстоящий прием в поместье давал удобный предлог туда заехать. На то, чтобы отдать необходимые распоряжения, ушло совсем немного времени. Потом Джервейз спросил экономку, где висел портрет его матери. Портрет занимал почетное место в коридоре для слуг, где его качество высоко оценили. Вероятно, сэра Джошуа Рейнольдса позабавила бы такая судьба его шедевра.
Не глядя на красивое лицо своей распутной матери, Джервейз пристально всматривался в изображение мечтательно смотревшего на нее темноволосого мальчика. В конце концов он пришел к неоспоримому выводу: этот портрет вполне мог быть портретом Джоффри. Теперь-то он понял, почему фермер-арендатор, к которому он заезжал в Обинвуде вместе с Джоффри, так пристально смотрел на мальчика. Только теперь Джервейз вспомнил, что в детстве был слишком маленьким для своего возраста. Только в двенадцать лет он начал быстро расти и догнал, а затем и перегнал своих сверстников. И еще – припадки эпилепсии… У него их было всего несколько, у Джоффри – больше. Передается ли такое по наследству? Вполне возможно.
Значит, Джоффри, этот умный, храбрый, жизнерадостный мальчик – его сын? Думая о своей жене как о ненормальной, неполноценной, Джервейз никогда не рассматривал возможность, что тот короткий насильственный акт мог привести к рождению ребенка. И все же… От того, что Джоффри его сын, Диана не переставала быть лгуньей или шлюхой, и это было еще одно осложнение в его проклятом браке.
Когда Диана вернулась в Лондон, ужасно уставшая после долгой поездки в экипаже, был поздний вечер. После сцены с Джервейзом она больше недели провела в коттедже Хай-Тор: ей было просто необходимо провести какое-то время в тишине и покое, – но теперь была рада вернуться к семье. Джоффри уже спал, а Мадлен и Эдит, лишь взглянув на изможденное лицо подруги, тут же окружили ее нежной заботой. Диана не говорила им, зачем отправляется на север, а они не спрашивали, но теперь пришло время все рассказать.
После того как Диана приняла ванну и поужинала, женщины собрались в гостиной у Мэдди. За нескончаемым количеством чашек чая с бренди Диана поведала подругам о своем прошлом – начиная с детства в Шотландии и до странного замужества под дулом пистолета. Рассказала и о том, как отец ее бросил, а также – о катастрофическом конфликте с Джервейзом.
Выслушав рассказ подруги, Мадлен с удивлением пробормотала:
– Я знала, что ты загадочная женщина, но такого даже и представить себе не могла… Можно задать вопрос?
Диана со вздохом кивнула:
– Да, конечно. Спрашивай что хочешь. Мне всегда трудно говорить о том, что меня глубоко задевает, но не говорить – еще тяжелее.
– Что случилось с твоей матерью?
Чашка, которую Диана подносила ко рту, звякнула о зубы. Она осторожно поставила ее на стол и тихо ответила:
– Она убила себя, когда мне было одиннадцать лет.
– Ох, бедная моя девочка! – воскликнула Мадлен и тут же сменила тему. – Даже не верится, что отец тебя просто бросил на постоялом дворе на следующий день после твоего замужества.
– Если бы ты знала моего отца, то поняла бы: такой поступок вполне в его характере. Он был убежден, что все женщины – это зло, особенно его собственная дочь. – Диана помолчала, вспоминая прошлое. – И он считал, что чем скорее от меня избавится, тем лучше для его бессмертной души.
Пока Мэдди слушала рассказ подруги, ее посетила одна мысль, но она не знала, уместно ли об этом спрашивать, а теперь все-таки решилась.
– А не могло ли быть так, что твой отец… испытывал к тебе противоестественное влечение? Возможно, он ненавидел себя за такие чувства, а тебя – за то, что ты была их причиной?
Диана замерла, ошеломленная словами подруги, потом пробормотала:
