– О боже, вы действительно ведьма! – в ужасе воскликнул Джервейз и отвернулся от нее. – До того как я встретил вас, единственной женщиной, которую я когда-либо любил, была моя мать. Но для нее это ничего не значило. Даже меньше, чем ничего. Хотел бы я, чтобы она убила себя? По сравнению с тем, что произошло, – это было бы благом.
– А что она сделала? – спросила Диана; она стояла так близко от кресла Джервейза, что складки ее халата касались его ноги. – Скажите, какие раны она вам нанесла?
Тяжело дыша – словно после быстрого бега, – Джервейз закрыл лицо ладонями и прерывистым голосом пробормотал:
– Вам не нужно это знать. Диана, клянусь богом, вы не захотите… это узнать.
Чуть наклонившись, Диана убрала руки Джервейза от лица. Он поморщился от ее прикосновения, и она была поражена: в его глазах стояли слезы вдруг. У этого сильного, волевого мужчины было такое выражение лица… «Словно убитый горем ребенок», – подумала Диана.
– Что же она с вами такое сделала? – мягко спросила она.
– Вы и в самом деле хотите это знать, дорогая? – Джервейз поморщился. – Имейте в виду, я вас предупреждал, но вы упорно хотите узнать самые темные тайны моей души. Что ж, я сделаю вам такой подарок. – И он хрипло, не глядя ей в глаза, выпалил: – Первой женщиной, с которой я занимался любовью, была моя мать!
Диана в ужасе уставилась на виконта. К этому она была не готова, и его слова потрясли ее до глубины души.
А Джервейз вновь заговорил: не мог остановиться, – и слова лились неукротимым потоком.
– Думаете, изнасиловать можно только женщину? Ошибаетесь. Моя мать изнасиловала меня, хоть и не силой. Она сделала это небрежно, потому что в тот момент ее это забавляло. Потому что она потеряла любовника и была этим недовольна. Потому что слишком много выпила. Потому что ей никогда не приходило в голову сдерживать свои порывы. – Он помотал головой, словно пытался отбросить ужасные воспоминания. – Мне тогда было тринадцать, и сначала я не понимал, что происходит. Потом – не верил, а затем просто не мог остановиться, хотя и знал: происходило что-то ужасное.
Джервейз рывком поднялся, и Диана отпрянула – она не знала, что он собирался делать. А он схватил со столика графин с бренди и в ярости швырнул его в стену. Раздался грохот, и на пол посыпались осколки. Через несколько секунд комната наполнилась запахом бренди.
– Ну что, – закричал Джервейз, – это для вас достаточно уродливо? Достаточно ли это веская причина сомневаться, что женщинам можно доверять? – Если до этого он избегал ее взгляда, то теперь повернулся к ней лицом. – У вас ведь вызывает отвращение тот факт, что ваш муж – человек, совершивший инцест с собственной матерью? Инцест – это самое отвратительное и самое запретное из преступлений. Эдип за такое был свергнут с престола, ослеплен и изгнан из города! – Джервейз с трудом перевел дух и хриплым шепотом добавил: – Это больше, чем преступление, это мерзость. Ничто и никогда не может освободить от этого греха.
Его мучительная исповедь поразила Диану до глубины души. Она не хотела верить, что мать способна сделать такое с сыном, что мужчина, которого она любила, бо́льшую часть своей жизни прожил с такой болью в душе и с таким позором. Неужели такое возможно? Увы, невыносимая правда была в каждой черте его искаженного мукой лица.
Повинуясь инстинктивному желанию его утешить, Диана воскликнула:
– Джервейз, это не ваша вина! Она была взрослой женщиной, а вы – почти ребенком! Это ужасно, что мать могла так поступить со своим сыном, но вы не становитесь хуже от того, что стали ее жертвой. Не позволяйте гневу разрушить вашу жизнь! И не наказывайте меня за грех вашей матери! – добавила Диана с мольбой в голосе.
Тут взгляды их встретились. Он стоял всего лишь в футе от нее, и Диана чувствовала тепло его тела.
– Возможно, в тринадцать лет это был не столько мой грех, сколько грех против меня, – проговорил виконт. – Но как же быть с тем обстоятельством, что я гораздо больше ее сын, чем сын моего отца? – Губы Джервейза исказились в жуткой гримасе. – Мой отец был совершенно сухим и бесчувственным, а я унаследовал страстную и распутную натуру матери. И, увы, я не лучше, чем была она. Уж кому, как не вам, знать, на что я способен. Я пытался себя контролировать, растрачивать свою страсть там, где она никому не причинит вреда, пытался искупать свои грехи, и… – Помолчав, он с отчаянием в голосе добавил: – Я старался верить, что не хуже других, но несмотря на все, я не способен укрыться от правды. Я так порочен, что у меня нет надежды на искупление.
– Надежда на прощение есть у каждого! – воскликнула Диана. – Вы не более испорченный, чем любой из смертных.
Она в страстном порыве схватила его за руки и в тот же миг поняла, что совершила роковую ошибку. Едва она прикоснулась к нему, остатки самообладания покинули Джервейза, и он, привлекая ее к себе, яростно впился поцелуем в ее губы. Но Диана не чувствовала в его поцелуе ни любви, ни нежности, ни даже страсти – только боль и отчаянное желание разогнать ту тьму, в которую была погружена его душа.
Он подтащил Диану к кровати, швырнул на одеяло и, придавив своим телом, снова впился в ее губы. Внезапно рванув полу халата, он обнажил ее груди и с жадностью обхватил их ладонями. Диана боролась, пытаясь высвободиться, но Джервейз, погруженный в свой собственный ад, был слишком силен. Если бы он хотел ее по-другому, Диана бы отдалась ему с радостью, но не так, не в акте насилия, который настолько ожесточит их обоих, что примирение станет невозможным.
Тут он чуть приподнялся, и Диана, воспользовавшись моментом, сумела дотянуться до ножа в ножнах на бедре. Джервейз находился в таком состоянии, что даже не заметил блеска лезвия. Вытащив нож, Диана полоснула им поперек левого предплечья мужа, и в следующее мгновение на ее обнаженную грудь капнула кровь. И в тот же миг Джервейз скатился с нее; его лицо было искажено ужасом от сознания того, что он едва не сделал. В глазах его было отчаяние, и он, содрогнувшись всем телом, закрыл лицо ладонями. Увы, только что произошедшее подтверждало его самые худшие представления о собственной природе.
Диана, ошеломленная, не могла произнести ни слова. Положив окровавленный нож на кровать, она запахнула на себе халат. И ей казалось, что она задыхается. «Но как же так?.. – спросила она себя. – Неужели мужчина и женщина, которые друг друга любят, способны на такое?..»
Наконец Джервейз заговорил, и голос его казался совершенно безжизненным – в нем не чувствовалось даже боли.
– Диана, не говорите мне об искуплении. Некоторым душам спасение недоступно. Теперь даже вы должны это признать.
В прошлом, когда ей не удавалось выразить что-либо словами, Диана прибегала к прикосновениям; вот и сейчас она положила руку на плечо мужа, но он резким движением отстранил ее.
– Не прикасайтесь ко мне! Ради всего святого, не прикасайтесь!..
Потрясенная такой реакцией, Диана отпрянула и, зябко поежившись, обхватила плечи руками. Все это походило на кошмарный сон, и она, пытаясь вернуться к реальности, совершенно будничным тоном сказала:
