Сегодня я пробуждаюсь как обычно, однако испытываю совершенно новые чувства – еще толком не проснулся, а кожа уже зудит от предвкушения. Едва продрав глаза, немедленно ищу Лайлу, но не потому, что хочу быть тем, кто ее разбудит. Наоборот, хочу незаметно выскользнуть из постели, закрыться в ванной и просмотреть записи камер видеонаблюдения за вчерашний вечер.
Я запираю дверь, включаю душ, чтобы заглушить все звуки, затем прислоняюсь к шкафчику и перематываю запись до того момента, когда Уиллоу появилась в кухне и села за стол. Вновь прослушиваю нашу с ней беседу, чтобы убедиться в реальности происшедшего.
Нет, это был не сон.
Я закрываю приложение в телефоне и смотрюсь в зеркало. С ума сойти – всего двое суток назад я проснулся, уверенный в незыблемости своего взгляда на мир. Теперь уверенность исчезла, и на смену ей пришли любопытство, эйфория и новое, неодолимое желание узнать об этом мире то, чего я до сих пор не ведал.
В жизни есть больше, чем доступно глазу, и по сравнению с этим все остальное кажется теперь несущественным. Многие вещи, державшие меня в напряжении, уменьшились в масштабе; я узнал, что существует нечто большее, чем то, во что я позволял себе верить.
Обычно я ничего не утаивал от Лайлы, однако теперь не уверен, что хочу ей открыться. И все же есть шанс, что, если Лайла узнает правду, ей это поможет. Если она принимала на веру иные, помимо нашего, уровни существования, то, вероятно, случившееся с нами она воспримет легче. Или в какой-то извращенной форме это заинтригует ее так же, как и меня. Ведь мне последние события определенно помогли справиться с пустотой, которую я ощущал в последнее время. Не знаю, что пришло на смену этой пустоте – возможно, обычное любопытство и до хрена новых вопросов. Однако я давно так не радовался наступающему дню.
Я готов снова говорить с Уиллоу.
Оглядываю ванную – а не здесь ли она? Наблюдает ли она за нами постоянно? Чем занимается ночами, если спать не в состоянии? Что делает в эту минуту?
У меня к ней масса вопросов, даже не хочется тратить время на душ. Я выключаю воду и торопливо выхожу из ванной. Лайла спит, лежа на животе.
Я оставляю ее в постели и иду вниз. Включаю кофемашину и смотрю по сторонам. Возможно, Уиллоу на кухне? Нужно изобрести какой-нибудь способ общения, когда мы не пользуемся телом Лайлы.
– Ты здесь? – тихонько спрашиваю я. Разговариваю с пустым местом…
Ответа нет, и я делаю вторую попытку:
– Уиллоу, ты здесь?
Из крана начинает капать вода. Я резко оборачиваюсь. Вода уже течет плавной струйкой, которая постепенно становится полноценной струей.
А затем кран самопроизвольно перекрывается.
Наверное, мне следовало испугаться, однако я чувствую лишь нетерпение. Мне хочется продолжить разговор с того места, где мы его прервали вчера вечером. Что тут можно придумать? У меня в руках телефон; Уиллоу может использовать мой ноутбук.
Я беру ноутбук, сажусь за стол и произношу вслух:
– Не знаю, насколько ты ладишь с техникой; во всяком случае, печатать умеешь. Давай попробуем использовать мессенджер. – Я указываю на экран, предполагая, что Уиллоу где-то рядом. – У меня телефон, у тебя ноутбук.
Я сдвигаю компьютер влево, ставлю локти на стол и пристально смотрю на клавиатуру. Клавиши начинают стремительно нажиматься одна за другой. Уиллоу печатает быстро, явно занималась этим в прошлой жизни. Вот и зацепка.
На телефон приходит сообщение:
С техникой я на «ты».
Я не могу сдержать улыбку.
Сюрреалистичная картина! В жизни не мог себе представить ничего подобного. Распланированное будущее – женитьба, дети, музыкальная карьера… все теперь кажется каким-то суррогатом. А вдруг я обладаю подобием шестого чувства? Вдруг у меня особое призвание и судьбой мне предначертано заниматься не только музыкой?
Клавиши вновь приходят в движение.
Я имею представление о многих вещах. Знаю, как готовить. Работать на компьютере. Пользоваться мобильником. Но я понятия не имею, откуда мне это известно.
Я отвечаю ей, не прибегая к телефону. Лайла спит, можно говорить вслух.
– Полагаю, ты умерла недавно. Если бы это случилось несколько десятков лет назад, ты бы и говорила по-другому, и вела себя иначе.
Откуда у тебя уверенность, что я раньше была живой? А вдруг я всегда обитала здесь?
– Может, и так. Может, ты приобретала знания постепенно. Ты вроде говорила, что иногда смотришь телевизор?
Да.
– Можно попытаться на основе некоторых известных событий определить временной промежуток.
А для тебя это важно? Знать, что я была живой?
– А для тебя разве нет?
Наверное, не очень. Какой в этом толк?
– Если ты будешь знать о своей прежней жизни, то, возможно, поймешь, почему застряла здесь.
Не могу утверждать, что я здесь застряла.
– Но ты счастлива?
Нет. Я уже рассказывала, как мне здесь тоскливо. Ваш с Лайлой приезд – самое захватывающее приключение.
– А вдруг я здесь, чтобы помочь тебе? Ты ведь хочешь, чтобы тебе помогли разобраться?
Довольно эгоистично с твоей стороны предполагать, что в помощи нуждаюсь именно я. А вдруг это я должна в чем-то помочь тебе?
Я несколько секунд всматриваюсь в последнюю строку.
– Никогда не задумывался. – Я наклоняюсь вперед и касаюсь пальцами подбородка. – Может, ты и права. Может, мы обитаем каждый в своей реальности. Но если так, то зачем ты проникаешь в наш мир? Видимо, тебе недостает вещей, которые есть у меня. Еда, вода, сон. В своей реальности ты не в состоянии насытиться, потому что все материальное находится в нашей. И, по-моему, ты по нему скучаешь. А это значит, что в прошлом оно у тебя было.
Ноутбук сдвигается на несколько дюймов вдоль стола и оказывается прямо передо мной. Я вздрагиваю.
– Почему ты позволяешь мне спать допоздна?
Я резко поднимаю глаза. В кухню вплывает Лайла. Она потягивается и подходит к кофемашине.
– Не так уж и поздно. – Я медленно закрываю крышку ноутбука.
Лайла наливает себе кофе.
– Уже одиннадцать.
– Самое опасное время суток, – подкалываю ее я.
– Какое? – недоуменно переспрашивает она, держа кружку с кофе обеими руками.
Я подхожу и целую ее в лоб.
– Одиннадцать утра – самое опасное время суток.
Я повторяю один из многих фактов, которыми она любила щеголять.
– Надо же, как странно, – прищуривается Лайла. – А я бы сказала, что самое опасное время – ночь.
