Дерьмо. Я действительно хотел наброситься на брата? Джош бывает высокомерным, но он всегда оставался на моей стороне. Всегда. Этот разговор, этот чертов семейный бранч – безумие.
– Джошуа и Кристофер Уиттакер! Не заставляйте меня сажать вас под домашний арест, – папин взгляд мечется между нами.
Уголки губ Джоша подергиваются, но он не совершает ошибки и не улыбается. Так же как и я, потому что ситуация чертовски серьезная. Какую часть разговора они успели услышать? Какие выводы из этого сделали? Сейчас наступит момент истины? Тот самый, который я откладывал целую вечность, потому что не мог заставить себя сказать правду? Джош тоже не хочет признаваться, о чем на самом деле мечтает, если я правильно все понял, и предпочитает продолжать жить ложью.
Я не могу. Я ненавижу разочаровывать свою семью. Я был уверен, что наконец перерос этот этап, но то, как родители смотрят на меня сейчас, напоминает мне о прошлом. Будто я снова вернулся в старшую школу и облажался.
Я качаю головой:
– Извините, – бормочу я, освобождаясь от хватки Ксандра, который даже не пытается меня остановить, и иду к двери, ведущей в сад.
– Чейз! – Мамин голос заставляет меня на секунду остановиться, но затем я иду дальше.
Не могу ясно мыслить на этих семейных встречах, особенно когда Джош озвучивает истины, к которым я не готов. Я сбегаю прочь, через сад, где все еще играют Фил и другие дети, и спустя минуту опускаюсь на водительское сиденье «Доджа». Возможно, Джош прав. Возможно, я сбегу, когда станет тяжело, но… проклятье! Вместо того чтобы ударить брата, я бью по рулю. Когда все стало так сложно? Когда лжи в моей жизни стало больше, чем правды?
Не знаю. Не имею ни малейшего представления. И от этого меня тошнит сильнее, чем от чего бы то ни было еще. Больше, чем от слов Джоша. Больше, чем от его дурацких сказок. Больше, чем от идеального будущего, которое нарисовали передо мной родители.
Я оглядываю дом, но, прежде чем кому-то еще придет в голову бежать за мной, чтобы заставить остаться, завожу мотор и сбегаю. Я всегда сбегаю.
Глава 16
Хейли
Четыре недели спустя
– Хейли?..
Я смотрю в окно. Снаружи светит солнце. Едва ли на небе есть хоть одно облачко. Мимо проезжает грузовик, за ним – красная машина. Потом черная. И я задаюсь вопросом, куда они направляются. Готовятся ли люди в них к Хеллоуину, который наступит уже через две с половиной недели, или просто продолжают заниматься повседневными делами. Встать. Делать что-то. Работать. Есть. Спать. А потом все начнется заново. День за днем. Неделя за неделей. Год за годом.
– Хейли?
Я вздрагиваю и перевожу взгляд на три полных ожиданий лица. Я даже не заметила, как отключилась. В последнее время это происходит со мной все чаще и чаще.
Психолог, чье имя я не могу вспомнить даже после восьмого сеанса, ободряюще мне улыбается. У нее мягкая улыбка и материнская манера держаться. Строго, но понимающе. По крайней мере, я слышала, как мама однажды говорила что-то подобное о ней. Неделю назад. А может, и две. Не помню точно, потому что в последнее время все как-то размыто.
– Мы только что говорили о том, каково тебе снова жить дома с родителями без Кэти, – в ее голосе чувствуется настойчивость. Она хочет, чтобы я высказалась по этому поводу. Чтобы я поделилась с ними своими эмоциями, чтобы мы могли поработать над нашими отношениями. Для этого в конце концов и существует семейная терапия.
Но если честно, понятия не имею, что на это ответить. Просто от одного уточнения «без Кэти» все во мне сжимается. Они хотят, чтобы я осмыслила смерть Кэти, чтобы я научилась справляться с этим, но как мне это сделать, если в доме не осталось ничего из ее вещей? У меня ничего не осталось от нее, кроме воспоминаний, которые с каждым днем давят на меня все сильнее и сильнее. У меня не было возможности попрощаться с сестрой – а потом еще и родители лишили меня шанса разобрать ее вещи. Возможно, я бы хотела забрать что-то из ее вещей… Я точно знаю, что Кэти хотела бы, чтобы некоторые из них остались у меня – ее чехол для телефона, который с розовыми блестками, ее любимое летнее платье и плюшевая собака с длинными ушами, единственная игрушка, которая была с нами с самого детства. Но все это исчезло до того, как я вернулась домой.
Я стискиваю зубы и снова смотрю на улицу. Если скажу что-то по этому поводу, то взорвусь. И тогда из меня выльется все: каждая эмоция, каждая ужасная мысль. Я просто не могу сделать это прямо сейчас. У меня нет сил.
Как это часто бывает, на помощь приходит мама: она рассказывает о том, как ей нравится, что я снова дома, что в нем теперь не так пусто и… тихо. На последних словах мне приходится взять себя в руки, чтобы не разрыдаться. У нас дома тише, чем на кладбище. Мое присутствие ничего не меняет, потому что я не включаю музыку, не смотрю телевизор, в лучшем случае без всякого удовольствия смотрю сериалы на Netflix. И в основном только для того, чтобы успокоить родителей, пока мои глаза просто не захлопнутся сами собой, а потом я просыпаюсь после нескольких часов беспокойного сна. Иногда с головной болью, иногда с тошнотой. Даже стука клавиатуры не слышно, так как я не знаю, о чем писать. История Эмико рассказана, и когда в редкие моменты я умудряюсь собрать достаточно сил, чтобы сесть за работу, то передумываю. Прошел месяц, а я так и не ответила на письмо агента. Тогда я задаюсь вопросом, актуально ли оно вообще, не выставлю ли я себя полной дурой, если напишу им спустя столько времени, и… опять ничего не делаю. Поэтому письмо лежит в моем почтовом ящике, ожидая, когда я отвечу на него или удалю.
Несмотря на то что психолог на одном из наших индивидуальных сеансов рекомендовала мне снова начать писать, потому что якобы это может помочь, но, когда я кладу руки на клавиатуру, ничего не происходит. Моя голова совершенно пустая. Так же как и вордовский файл каждый раз, когда я закрываю ноутбук.
– Может быть, вы хотите что-то добавить, Хейли? – Психолог снова обращается ко мне, и мне очень жаль, что я не могу запомнить ее имя. Но сейчас я забываю даже то, что собиралась делать или почему ушла из одной комнаты в другую – в основном из-за того, что у меня настолько кружится голова, что вообще невозможно о чем-то думать. Больше всего на свете мне хотелось бы заползти под одеяло и никогда не вставать, но и там я не нахожу покоя.
Наверно, проходит слишком много времени, прежде чем я покачиванием головы отвечаю на ее вопрос, потому что она что-то записывает в планшете, который держит на ее скрещенных ногах. Я оглядываюсь по сторонам.
Комната, в которой мы сидим, красивее, чем может показаться на первый взгляд. Простая, но симпатичная. Четыре больших окна слева открывают вид на город. Мы сидим не перед письменным столом, а на диване в другом конце комнаты. Три стеллажа выстроились вдоль стен, набитые профильной литературой. На обоях изображен двести девяносто один цветок. В правом нижнем углу стеклянного столика красуются три царапины. На стене позади меня висят тридцать семь фоторамок, заполненных наградами, грамотами, а кое-где и семейными фотографиями. Я еще не дошла до того, чтобы посчитать их по отдельности и дифференцировать, потому что обычно сижу к ним спиной, но, вероятно, это только вопрос времени.
