Пульс еще больше ускорился, во рту пересохло. Мать? Она меня не бросила?
– Г-гибели? – выдавила я.
Лайт Люминари кивнул.
– Мне удалось много выяснить, – начал он. – Все происходило в битве при Варлоаре. На лекциях Равновесной истории вы все узнаете, хотя, что-то мне подсказывает, до них вы терпеть не станете. Так вот это были непростые времена, и мир боролся против серьезной угрозы. Ваша мать была на сносях, когда пропала вместе с вами. Когда вы родились, ей пришлось отправить вас через портал туда, где ваши магические следы попросту не найдут из-за того, что Противовесный мир почти лишен магии. К тому же, она наложила на вас заклинание блокировки дара до совершеннолетия. Именно оно создавало путаницу с аурой. Как видите, когда вам исполнилось восемнадцать, он стал проситься наружу.
Невыносимую боль в суставах и костях я прекрасно помнила. Видимо, только благодаря тому, что я переместилась в магический мир, моя истинная природа смогла найти выход, путь и немного форсированно с неуставным использованием красного агносиса.
Хорошо, что теперь это в прошлом. Но вопрос, волнующий меня до дрожи, совсем не о даре.
– Вы говорите так, – осторожно проговорила я, – будто моя мама жива.
Лицо профессора Люминари озарилось улыбкой, за которую половина адепток Бикелови готовы отдать свои пергаменты об экзаменах.
– Да, – сказал он.
Мир пошатнулся, меня будто колыхнуло изнутри. Чтобы не свалиться с койки, я вцепилась в ее края, вытаращившись на профессора.
– Она… знает об-бо мне? – заикаясь, спросила я.
– Теперь знает, – сказал профессор. – Все это время она укрывалась в обители жриц Бури на мраморных островах. Они дали ей приют, когда она, даже не надеясь, что выживет после того, как отправила вас через портал и, спасаясь от преследований, добралась до них. Жрицы писали, что она довольно долго была без сознания, а когда очнулась – не помнила, кто она есть.
Теперь меня уже откровенно трясло, и я даже не стеснялась, что по моим щекам градом льются слезы. Она меня не бросила. Она меня спасла. Она готова была умереть за меня.
Всё, что говорил мне опекун-алкоголик – всё неправда. Я не брошенка, не обуза, не выродок, как он иногда в особо запойные дни меня называл.
Всхлипывая, я вытерла лицо и сглотнула, решившись, наконец, задать самый страшный вопрос:
– И… что она сказала, когда узнала обо мне?
– Спросите ее сами, – произнес Люминари и вместе с Эрмалионом они разошлись в стороны.
В эту секунду мой мир ужался до одного единственного образа, который возник передо мной. Образа высокой женщины с белыми волосами, голубыми глазами, в которых блестят слезы, и в белом греческом платье, подвязанном золотым поясом.
За ее спиной сомкнуты большие белые крылья, такие же, как у меня.
Я сотни раз мечтала, как встречу ее, сотни раз проигрывала диалог в голове, придумывала, что ей скажу. Но сейчас в голове не осталось ничего. Просто сердце билось быстро-быстро, а глаза горели от соленой влаги. Я боялась пошевелиться, боялась, что это сон и если я сделаю неверное движение – он исчезнет, растает, как мираж.
Она оказалась смелее. Она всегда была смелее. Теперь я знаю.
Шаг… другой…
А потом я ощутила себя у нее на груди, ощутила себя маленькой девочкой, которая так давно хотела найти маму. И наконец нашла.
Мне уже было совершенно все равно, что я рыдаю навзрыд в окружении целого преподавательского состава и барда, все равно, что мои крылья дергаются нервно и в такт этим рыданиям.
А она гладила меня по голове и обнимала так, как я всегда мечтала. Как может только мама, и чего раньше у меня никогда не было.
– Все хорошо, моя девочка, – шептала она, – мы всему научимся. Заново. Вместе.
Эпилог
Спустя пару недель, я уже относительно неплохо держалась в воздухе и даже начала подниматься над деревьями, хотя мама пока настаивала на тренировках крыльев и укреплении новых мышц. Поэтому приземлившись с Джеком, который сопровождал меня на грифоне и теперь почти не отходит от меня, я принялась выполнять заминочные действия, в такт дыханию покачивая крыльями.
– Ма говорит, нельзя сразу после полета отдыхать, – сообщила я деловым тоном Джеку, который привязывает Штурмеца к грифоновязи.
– С каких пор ты стала экспертом по полетам? – усмехнулся он.
– С тех пор, когда родилась камаэлем, – парировала я.
Бард похлопал грифона по пернатой шее. После всего, что произошло, он долго извинялся и винил себя за то, что произошло в Колдорском лесу. Говорил, что если бы он не танцевал с Агавой, меня бы не понесло неизвестно куда и неизвестно с кем. Что ему надо контролировать свое влияние на других, особенно на девушек, что вообще-то бред, потому что он не может идти против своей природы барда, как я не могу идти против своей.
Теперь я это понимаю.
Отчасти он был, конечно, прав. С другой стороны, кто знает, сколько времени бы еще прошло, если бы та клыкастая тварь не шарахнула по мне всей силой красного агносиса прежде, чем моя суть камаэля вышла наружу.
И все же, я решила дать Джеку второй шанс. В конце концов, все мы ошибаемся. И кто я такая, чтобы судить других, если не бывала в их шкуре?
– Ужин сегодня в семь? – уточнил Джек. Мама решила наверстывать упущенное всеми возможными и невозможными способами, а Джек влился в нашу компанию как-то очень естественно и просто. Поэтому на домашних ужинах (домашних, потому что для мамы выделили целые апартаменты) он стал желанным гостем. К тому же, сегодня должен прибыть ректор другой академии, чье появление, как намекнул профессор Люминари, безумно обрадует и меня, и маму. Я понемногу начала догадываться – почему и кто такой этот ректор. Точнее, кем он приходится мне. И эта мысль заставляла буквально пищать от счастья.
– Ага, будут пироги с яблоком и корицей, – сообщила я с улыбкой, возвращаясь к Джеку.
Он улыбнулся в ответ, а потом очень быстро оказался рядом и, притянув к себе, поцеловал меня. Оторвавшись, проговорил задумчиво:
– М-м… Пожалуй, это лучше корицы.
– Мама бы с тобой поспорила.
Джек засмеялся, но тут его взгляд устремился мне за спину, и лицо напряглось. Я обернулась.
По дорожке к грифоновязи уверенной походкой направляется Эрмалион, все в тех же парадных латах, благородный и прекрасный.
– Чего он от тебя никак не отстанет, – проворчал бард.
– Ревнуешь? – усмехнулась я.
– Нет, – ответил Джек так, как если бы сказал «да».
– Ладно тебе, он мне ничего не сделает.
– Пусть только попробует.
В этой фразе я услышала вполне отчетливую угрозу, поэтому поспешила выяснить, в чем дело.
