Ричард тоже попытался вытянуть из женщины хоть какую-то информацию. Бесполезно. Я сказала ей, что хочу проверить уровень сахара в крови и необходимо, чтобы она прореагировала на мои слова. Все напрасно. Но все же женщина не отталкивала меня и не мешала мне сделать простой тест на глюкозу. Она просто лежала неподвижно, молчала и никак не препятствовала нашим действиям.
Уровень сахара был в норме. Зрачки двигались как обычно. Казалось, что она все же следит глазами за нашими действиями. Один или два раза я заметила, что у женщины текут слезы из глаз.
— Вам больно? — осторожно спросил Ричард.
Ответом была тишина. Мы находились в безвыходном положении. Если женщина не может или не хочет нам ничего сказать, то нам тяжело будет решить, каким должен быть следующий шаг. Мы попытались посадить ее. Как обычно, она не сопротивлялась.
— Можете ли вы встать? — спросила я.
К нашему удивлению женщина молча встала, позволив нам вывести себя из торгового центра и довести до машины скорой помощи. По крайней мере, мы сможем понаблюдать за ней в машине. По пути из магазина мы поблагодарили прохожих, которые, казалось, были очень встревожены состоянием женщины и благоразумно следили за нашими действиями на расстоянии, не так, как обычные зеваки.
Положив женщину на сиденье машины, мы выполнили обычные действия — измерили давление, пульс и т. д. Все в норме. Я уже начала думать, не страдает ли наша пациентка психическим расстройством.
— Не возражаете, если я посмотрю, что у вас в карманах? — спросила я.
В тех случаях, когда больной не может ничего сообщить нам, мы осматриваем его карманы в поисках паспорта или документов, которые могут дать нам информацию о состоянии здоровья человека.
Это было довольно странно, но у женщины не нашлось при себе сумочки с ключами или деньгами. Может быть, ее украли, пока она лежала там на скамейке?
Но наконец-то в кармане кофты мне удалось что-то найти. Это был миниатюрный фотоальбом со снимками в пластиковых рамках. Может быть, мне удастся что-нибудь выяснить с его помощью?
Первое фото — изображение женщины, гораздо более молодой, чем наша пациентка, гордо держащей на руках новорожденного сына.
— Это вы? — спросила я хозяйку фотоальбома, надеясь вытащить ее на разговор.
Нет ответа.
Я продолжала быстро листать альбом. Там было много фотографий, типичных семейных снимков, в основном ребенка в разном возрасте. Сначала это карапуз в окружении рождественских подарков, затем малыш чуть постарше, плавающий на отдыхе в лягушатнике. Дальше ребенок летним днем в парке стоит в футбольной форме и готовится ударить ногой по мячу. Потом — стандартные школьные фото с короткой стрижкой. Вот снимок, где женщина сидит на диване, обнимая светловолосого юношу. Ему здесь примерно 12 лет, как и одному из моих сыновей.
А дальше характер изображений меняется. Мальчик по-прежнему улыбается мне, но, похоже, что он сидит на больничной койке. Становится больше снимков в больнице. Затем мальчик снят уже без своей замечательной светлой шевелюры. «Следствие химиотерапии, — подумала я. — О нет! Неужели у него был рак?»
Переворачивая страницы, я как будто читала рассказ без слов. Каждый следующий снимок становится все трагичнее. Мальчик худеет. Его состояние ухудшается. На одной из фотографий он подключен к капельнице. Подросток улыбается, но он очень болен. Я определила, что здесь ему должно быть 14 лет. И наконец, последний снимок. Мальчик уже больше не улыбается. Его грустное лицо просто смотрит на фотографа, он выглядит изможденным, худым, это словно тень светящегося от счастья футболиста в парке.
Только теперь я поняла, почему женщина молчит, не хочет разговаривать, стала очевидной ее отстраненность от жизни. Виной всему горе — глубокое, несравнимое ни с чем и неизлечимое горе от потери — потери своего любимого сына. Будучи матерью, я могла лишь отчасти представить себе ту боль и страдания, которые испытывает эта женщина, пережившая смерть ее прекрасного дорого мальчика; страдания, внешне проявлявшиеся лишь в немногочисленных слезах, текущих по ее щекам. Я думаю, что он умер утром в тот день.
Хотелось как-то посочувствовать женщине, сказать ей что-нибудь. Но неожиданно я потеряла дар речи. Все слова, которые приходили мне в голову, были бы слишком заезженными и мелочными по сравнению с глубокой печалью этой женщины.
Врачам скорой помощи часто приходится находить нужные слова для того, чтобы попытаться успокоить или утешить, а иногда и предостеречь родителей или родственников больных об опасности. Но сейчас для матери, которая неделю за неделей, месяц за месяцем наблюдала, как обожаемый сын угасает на ее глазах, нужных слов не нашлось бы и во всем мире.
Я отложила фотоальбом в сторону. Все, что я могла для нее сделать — это подержать за руку, пока Ричард вез нас до больницы.
По приезде я записала женщину в регистратуре и попрощалась с ней. Она продолжала молчать. Я понимала, что не существует анализа или исследования, которое бы показало, что с нашей пациенткой. Ей может помочь только хороший психолог, да и то лишь если она этого захочет.
У меня было очень мало вызовов, после которых мне хотелось плакать. Но выйдя в тот момент из машины, я погрузилась в свои мысли. Меня окликнул какой-то человек, желавший поболтать со мной. Это был мой знакомый медбрат, давно работающий на скорой помощи и заслуживший репутацию человека, который никогда не меняется в лице, на какие бы тяжелые вызовы его не направляли. Когда ты готова заплакать от событий, произошедших у тебя на вызове, этот мужчина последний, с кем хочется столкнуться. Но взглянув на него, я разревелась.
— Что с тобой, любовь моя? — спросил он.
Я извинилась и вкратце рассказала про женщину и ее фотографии, подозревая, что коллега будет журить меня за сентиментальность. Но он не стал этого делать и был удивительно вежлив. Мой товарищ все понял.
— У всех нас были такие вызовы, — сказал он голосом мудреца. — Даже у меня!
— Да ну! Не могу представить, что бы могло заставить тебя заплакать, — удивилась я.
Мой собеседник заверил меня, что говорит правду.
— Но если я расскажу о них, то мне придется тебя убить, Лиза, — добавил он.
Конечно, это так. Такие воспоминания становятся нашей защитной оболочкой, вместе с униформой и спасательными жилетами — нашими доспехами, если их можно так назвать, которые должны всегда оставаться при тебе. Так что я поняла, куда клонит мой коллега. Если вы будете принимать историю каждого вашего пациента близко к сердцу, то не проработаете на скорой долго.
После этого разговора коллега любезно пригласил меня выпить с ним чашечку чая. Возможно, то, что британцы пьют много чая — это отживший свое стереотип. Но одна чашка чая может сделать жизнь немного счастливей, чем раньше.
Случай на платформе
Работа на скорой помощи в Новый год — это довольно странный опыт для медиков. Первую часть вечера тебе практически нечего делать, но ты хорошо понимаешь, что это затишье перед бурей. Затем через полчаса после полуночи начинается третья мировая война — своеобразная месть медикам от гуляк, с наплывом которых приходится иметь дело. Это абсолютная неразбериха, град нетрезвых, ничего не соображающих или агрессивных на слова людей, большинство из них в крови, рвоте или моче. Некоторые едва держатся на ногах, других приходится класть на каталку, у третьих есть беспокойные пьяные друзья или грубые родственники. Все ругаются и кричат.
