— Я собираюсь понизить ваше давление, — сказала я мужчине.
Все удивленно посмотрели на меня. Коллеги знали, что я имею в виду, а наш пациент — нет. И ему было не до лишних вопросов. Я должна действовать быстро. Вставлять шприц в плевральную полость, чтобы снизить давление, — это процедура не из тех, которые мы делаем каждый день. Некоторые из моих знакомых, работающих на скорой, никогда не проводили ее на практике, хотя нас этому обучают. Сама я хоть и выполняла данную операцию, но делала это лишь однажды, и тогда пациент был без сознания.
В этот раз мужчина смотрел на меня взглядом, в котором читался немой вопрос: «Неужели этот вздох последний в моей жизни?» Такой взгляд нам меньше всего хочется видеть. Дыхание пациента в тот момент было очень поверхностным. Его легкие не могли двигаться из-за переизбытка воздуха.
— Я должна сделать это сейчас, — пришлось объяснять мне. — У нас нет времени, чтобы довезти вас до больницы. Я вставлю вам в грудную клетку шприц и уберу избыточное давление в легких.
— Так сделайте это, — только и смог ответить мой собеседник
Я использовала самую большую иглу, которая только имелась в нашей аптечке, — около 8 см в длину. Укол такой иглы, конечно, очень болезнен, но эта боль ничто по сравнению со страданиями мужчины.
— Смотрите в потолок, — сказала я внешне уверенным голосом. Но про себя думала: «Лиза, ты не имеешь права на ошибку».
Я вставила иглу таким образом, что она проходила через ребра к стенкам грудной клетки там, где скопился воздух. Сразу же послышалось долгожданное шипение, говорившее о том, что воздух по игле выходит из грудной клетки. Этот звук сказал мне о том, что я верно оценила ситуацию. Диагноз был поставлен правильно. Теперь с каждым новым вдохом мужчина чувствовал себя все лучше. С помощью иглы давление в груди удалось снизить. Я посчитала количество вдохов и выдохов — оно уменьшалось. Это тоже хороший знак.
Сказать, что я почувствовала облегчение, значит не сказать ничего. Я посмотрела на лица своих коллег: они посветлели.
Боль у мужчины постепенно уменьшалась. Но, снизив давление, мы лишь выиграли время. Теперь пациенту требовалось провести дренирование — операцию по удалению воздуха из легких путем прокола грудной клетки, которую делают лишь в больнице. Это надо было сделать в течение нескольких минут.
Я открыла дверь машины, намереваясь быстро переговорить с матерью мужчины. Старушка рыдала навзрыд. Она не была посвящена во все секреты только что завершившейся маленькой операции и думала, что случилось худшее.
— Он умер, да? — спросила она.
— Нет. Ему немного лучше. Но нужно ехать в больницу, — ответила я.
— Я не переживу смерти второго сына! Я не вынесу этого! — говорила она всхлипывая.
Я понимала ее опасения. Но времени не оставалось. Поскольку у дома не было входной двери, женщина не могла поехать с нами и вынуждено осталась присматривать за мальчиком. Поэтому мы завели машину и помчались.
У дверей больницы нас встретил доктор. Пока мои коллеги вытаскивали из машины носилки с пациентом, я кратко рассказал ему о ситуации. Мой собеседник был недоволен.
— Зачем вы использовали шприц? — резким голосом спросил он. — В большинстве случаев легкое, пережившее коллапс, восстанавливается самостоятельно.
— Мужчине стало легче, — твердо ответила я, хотя в тот момент и стала сомневаться в правильности своего решения.
Тем не менее я осознавала, что у пациента был не просто коллапс легкого: увеличившись в размерах, оно давило на сердце.
Работа на этом вызове была окончена, и я пошла выпить кофе, все еще озадаченная мнением доктора. Вернувшись, я узнала, что во избежание худшего мужчину сразу же отправили на операцию. Медики были вынуждены делать дренирование сразу, даже не тратя времени на местную анестезию. Операция способствовала выходу воздуха более эффективно, чем игла.
Уезжая на следующий вызов, я столкнулась с доктором, сомневавшимся в правильности использования иглы.
— Вы были правы. У вас не было времени на рассуждения, — сказал он.
После этого врач, стараясь показать, что он на самом деле очень приятный человек, хитро подмигнул мне. Когда мы привезли мужчину в больницу, у него был вполне нормальный вид, поэтому доктор не мог знать, что всего за несколько минут до этого пациент находился на волосок от смерти.
Беда состоит в том, что врачи, работающие в больницах, не представляют себе, в каких условиях приходится трудиться бригаде скорой помощи или, если говорить точнее, что значит оказывать медицинскую помощь вне стационара. В их распоряжении всегда есть хороший свет, все вокруг стерильно чисто, а под рукой имеются сложные инструменты и люди, знающие, что делать. Они не знают, как это осматривать людей под оглушительный рев проезжающих мимо машин. Или как спасать человеку жизнь под взглядами полусотни зевак, постоянно задающих тебе «очень важные» вопросы вроде «Милая, вы собираетесь везти его в больницу?» или «Разве женщине можно водить машину скорой помощи?».
В дальнейшем мужчина полностью поправился. Позже одна из медсестер этой больницы рассказала мне, что его мать действительно пережила трагедию. К сожалению, ее старший сын умер в том же доме в возрасте 45 лет от сердечного приступа. Наблюдая за тем, что происходило на ее глазах, она, должно быть, думала, что снова повторяется самый страшный кошмар ее жизни.
Опасная близость
На улице было темно и ветрено. Мы с моим коллегой Энди не имели ни малейшего представления о том, кто и зачем вызвал нас сюда. Нам лишь сообщили номер квартиры в небольшом доме. Такое иногда случается: люди звонят по номеру 999, говорят адрес и вешают трубку. Они сделали свое дело и не хотят больше быть с этим связаны.
Входная дверь в квартиру была распахнута настежь. На диване в гостиной, наклонившись вперед, сидел мужчина. У него было спортивное телосложение и ему было около 40 лет — настоящий качок с очень непрезентабельной внешностью: нечесаный, небритый, одетый лишь в трусы, подпоясанные ремнем. Наиболее характерной чертой мужчины являлась покрытая густыми волосами спина. Прямо перед ним стоял журнальный столик со стаканами, пепельницей и парой бутылок водки. Одна из них, стоявшая ближе к хозяину квартиры, была пуста, другая выпита наполовину. Мужчина безотрывно следил за нами, однако продолжал молчать. По его внешнему виду мы поняли, что он сидит тут уже несколько часов, выпивая рюмку за рюмкой. Я попыталась заговорить с ним, задавая обычные вопросы: «Как вы себя чувствуете?» и «Что Вас беспокоит?». Но ответа не было. Мужчина просто сидел и молчал, смотря на столик перед собой. Это был трогательный, но грустный взгляд. И к тому же достаточно мрачный.
Я присела перед ним на колени. От пациента сильно пахло алкоголем. Может быть, мне удастся из него что-то вытянуть. Энди остался стоять на месте, в его глазах отражался немой вопрос: «Что же нам делать, Лиза?»
Я уже начинала задумываться о том, каким должен быть наш следующий шаг, как вдруг мужчина заговорил. Он качался взад-вперед, был сильно взволнован, не смотрел на нас и едва ли что-то соображал. Пациент говорил не таким голосом, каким обычно ведут разговор. К тому же он бормотал и произносил слова с сильным акцентом, поэтому понять его речь было очень сложно. Наконец мы смогли разобрать что-то про «голоса».
