Проблема опять-таки была в гигантских расстояниях между центрами власти и горячими точками на разных концах империи. Уже к лету 285-го со многих границ начали поступать вести, которые до поры оставались без внимания императоров, занятых войной с Персией и друг с другом. Несмотря на усилия предшественников Диоклетиана, Дунай снова подвергался нападениям сарматов. Еще более тревожной была ситуация в Галлии. Снаружи империя терпела урон от племен аллеманнов и бургундов, которые в огромном количестве двинулись через южное течение Рейна, в то время как франки и саксы разоряли прибрежные низменности вокруг устья Рейна, почти не встречая сопротивления. Внутри же рухнул весь порядок жизни государства, а сообщение между его частями было парализовано. Ужасы вторжений и поборы государства, последовавшее бегство жителей из сельской местности, приведшее к еще более жестоким поборам, давно стали для крестьян невыносимым бременем и вылились в итоге в отчаянный массовый бунт. Прежние разрозненные банды, избегавшие столкновений с солдатами, объединились в орду голодных мятежников, достаточно могучую, чтобы идти куда заблагорассудится, брать что хочется и бросать вызов государственной власти. Виллы были разграблены, города отрезаны друг от друга, а отряды армии оказались запертыми в своих укреплениях без возможности получить подкрепление или набрать его из числа местных жителей. Подобного хаоса страна не видела уже 20 лет, со времен Постума, — и в самом доле, этот хаос был итогом той же ситуации в экономике и той же постоянной незащищенности, как и те, что привели Постума к власти. Рим мог окончательно лишиться Галлии.
[80]
Поэтому Диоклетиан, едва став единоличным правителем, столкнулся с той же дилеммой, которая вставала перед всеми иллирийскими императорами. Острые ситуации возникали одновременно на разных участках границы, и каждая из них была достаточно серьезной, чтобы требовать присутствия регулярной армии под командованием самого императора. Но император не мог быть сразу везде. Аврелиан и Проб решали эту проблему с помощью дьявольской энергии, неустанно носясь вместе со своими армиями на тысячи миль от одной зоны нападения до другой. Их политическое выживание зависело от способности сохранить военную власть в одних руках: император не осмеливался быть нигде, кроме как в своей армии, и эта армия должна была оставаться самым могучим войском из всех существующих. Более того, самые умелые — а значит, самые опасные — полководцы должны были находиться при императоре, в генеральном штабе, чтобы можно было одновременно использовать их таланты и следить за ними.
Но на такой основе невозможно было создать постоянную оборонительную стратегию. Даже в самом лучшем случае могло пройти несколько месяцев, прежде чем армия доберется до места и пресечет очередное крупное вторжение, которое к тому времени уже нанесет немалый ущерб. Разбить и прогнать варваров было лишь первым шагом: победу нужно подкрепить большой карательной операцией, мирным договором и созданием мощной системы обороны. Пять лет назад энергичную оборонительную политику Проба на Рейне подточило пугающее воспоминание о том, как быстро оправлялись от поражений германцы. Если Диоклетиан хотел прогнать их навсегда, он должен был признать, что добиться этого сможет лишь посредством длительного военного присутствия вблизи границы.
Возвращение Галлии требовало значительных многолетних усилий. Если Диоклетиан отправится туда сам, дунайским провинциям придется справляться с нашествиями самим; кроме того, тем самым он запрет сам себя на западной оконечности мира, в то время как отношения с Персией так и не были должным образом закреплены. Если же он пошлет в Галлию подчиненного, возникнут другие, не меньшие риски. Этого человека придется наделить широкими полномочиями и дать ему значительное войско; ему придется создавать сильную администрацию буквально на пустом месте. Если он добьется полного успеха и установит прочную власть над галльскими провинциями, нетрудно было предвидеть, каким мог быть его следующий шаг. Как бы искренна ни была его теперешняя лояльность, после напряженной кампании и трудной победы, одержанной его единоличными усилиями, все будет совсем по-другому. Этот человек почувствует свое право на великую награду, а при поддержке верной, закаленной в боях армии искушение захватить трон станет почти непреодолимым.
Сам придя к власти с помощью военных интриг, Диоклетиан очень тщательно обдумывал эту проблему. В конце концов, он был лишь одним из группы единомышленников, каждый из которых мог стать императором. Они поддержали его, но точно так же могли и занять его место, как он занял место Кара, а Кар — Проба. Раздача подобающих наград, делегирование военного контроля над провинциями, проблема наследования трона — все это прочно сплелось в один огромный узел. Кар, как и его предшественники, даровал своему старшему сыну титул цезаря, дав ему власть на западе империи и недвусмысленно назначив своим наследником, рассчитывая на прочность семейных уз и династические симпатии армии. Но у сорокалетнего Диоклетиана не было сына. Он нашел смелое, но разумное решение, основанное на синтезе противоречивых традиций наследования трона империи. Все было просто: выбери самого надежного человека, усынови его по закону, назначь своим наследником и цезарем (как делали императоры династии Антонинов) и сделай его своим соправителем. Нехватку кровного родства с лихвой возместят подходящие качества будущего правителя, и сильный, верный военачальник, еще не успевший замыслить предательство, примет как милостивый дар то, что раньше или позже начал бы считать своим правом.
Разумеется, все зависело от кандидатуры наследника, и в этом Диоклетиан преуспел. Им стал Максимиан, человек несколькими годами младше императора, боевой товарищ, с которым они вместе служили при Аврелиане, Пробе и Каре. Он так подходил на эту роль, что нетрудно было поверить, будто Диоклетиан несколько лет бережно пестовал дружбу с Максимианом, держа в уме подобное развитие событий. Некоторые пришли к выводу, что назначение Максимиана цезарем было условлено заранее как оплата за поддержку Максимиана в захвате власти и гражданской войне. Мы уже не узнаем, какие тайные сделки заключал Диоклетиан со своими сторонниками, но хронология не оставляет сомнений, что это возвышение было задумано заранее.
[81]
