Как показывают эдикт и это уведомление, правительство в самом деле заботилось, чтобы граждане империи поняли принцип, на котором основывались податные обязательства каждого человека, и старалось сделать подсчеты и сопоставления как можно более открытыми. Бедные должны были видеть, сколько должны были заплатить их богатые соседи и платили ли они на самом деле. Все это было достигнуто хотя бы отчасти, поскольку во времена Константина город или депутация ветеранов могли попросить (и получить) так много исключительно фиктивных налоговых единиц, a iuga можно было продать с торгов. Это было бы не просто бесполезно, а абсолютно бессмысленно, если бы не существовали всеми признаваемые отчеты, указывавшие, кто чем владел и кто сколько заплатил. Античные писатели обычно были склонны описывать практически любое налоговое бремя как грабительское и невыносимое, поэтому не стоит доверять их свидетельствам без поддержки прочих источников, даже если эти свидетельства верны. Лактанций, как мы уже видели, утверждает, что налоги Диоклетиана принесли стране «истощение и разруху», которые, однако, никак не согласуются с новым жизненным толчком, который, несомненно, стал итогом его реформ. Против слов Лактанция свидетельствует похвальный отзыв о правлении Диоклетиана из уст Аврелия Виктора, который говорит, что при тетрархии новые налоги были вполне приемлемы и неистощительны, хотя позднее и превратились в настоящее бедствие.
[205]
С точки зрения правительства, это был несомненный успех. На первый взгляд iuga и capita кажутся жестокими и временными мерами; но их существенная польза для правительства, настроенного на реконструкцию государства, но имеющего в распоряжении лишь обесцененную валюту, заключалась в том, что эти налоги были чисто абстрактными единицами ценности, в которых можно было выразить любой вид продукта, который могли предложить жители империи и в котором нуждалось государство. Предположим, iuga малого землевладельца составляет некое количество продукта, который он выплачивает зерном. Городской чиновник должен доставить большую часть этого зерна на армейский склад, поэтому он оставляет землевладельцу часть зерна в оплату за то, что тот доставит зерно на место. У принимающей стороны этим зерном выдают жалованье центуриону, которое он получает у квартирмейстера как ярлыки, которые можно обменять на любой другой товар или услугу: ими он платит портному за раскрой и шитье плаща, тот в свою очередь отдает их городским чиновникам вместо полагающихся товаров по налогу или отбывания муниципальной трудовой повинности. Идея полностью абстрактной единицы, не имеющей отношения к золоту или серебру, никогда раньше не получала особого развития, и нужно было иметь за плечами опыт неконтролируемой инфляции, чтобы прибегнуть к такому средству. Разумеется, официальными ставками конвертации из одного товара в другой можно было манипулировать не хуже, чем денежными ценами; да и в любом случае в стране, где экономика носила почти исключительно локальный характер, невозможно было установить четкую систему эквивалентов — только сделать весьма грубые прикидки. И рядовому гражданину на рынке по-прежнему приходилось пререкаться по поводу монет сомнительной чистоты при мелких ежедневных покупках, от которых и зависел его быт. Никто не предполагал заменить деньги с помощью iuga и capita, перейдя на бартерную экономику: они должны были просто помочь преодолеть период временной бесполезности денег в качестве средства для финансирования правительства и армии; и при их гибкости эти налоги отлично справились со своей задачей.
Сделав индикты неотделимой частью налоговой системы вместо периодически публикуемых обращений для экстренных случаев, Диоклетиан впервые использовал современный нам годовой бюджет, где ставки налогов автоматически согласовывались с потребностями правительства. Для Рима и его наследника Византии это изобретение имело великую важность. Вместо импровизированных налоговых поборов прежней империи, конфискаций, штрафов, обесценивания серебра и узаконенного грабежа Диоклетиан создал механизм, с помощью которого можно было законно и регулярно получать ресурсы для нужд правительства, а не управляться с тем, что удавалось заполучить. Вместо пестрого разнообразия традиционных податей, имевших жесткие ставки и открывавших путь для всевозможного неравенства и уклонений, он равномерно распределил налоговое бремя с помощью проводившейся раз в пять лет всеобщей переписи и стандартизации налоговых единиц.
Неудивительно, что богатство потекло в казну тетрархов со скоростью, какой не помнили уже несколько поколений живущих. Перестав кое-как сводить концы с концами, четыре правителя могли обдумывать строительство своих пышных дворцов, столиц и лелеять прочие честолюбивые замыслы, не чувствуя нависающей тени банкротства. Лактанций приписывает это новообретенное богатство «ненасытной жадности к сокровищам» Диоклетиана, который «всегда копил экстраординарные средства и дары, чтобы то, что он уже утаил, сохранить в неприкосновенности и безопасности».
[206] В другом месте он обвиняет императора в том, что тот прибегнул к старому средству всех тиранов и фабриковал обвинения в измене против богачей: «У него была та особенная черта, что, увидев где-либо хозяйство или ухоженное здание, он уже был готов устраивать козни и страдания владельцу, как будто нельзя было ограбить каким-либо иным способом, без кровопролития».
[207] Однако, не смотря на великую тщательность, с какой в любую эпоху образованная аристократия фиксировала подобные непростительные преступления, нет больше никаких свидетельств, что Диоклетиан их действительно совершал: ему это было не нужно.
Неудивительно также, что его наследники, которым достался этот превосходный инструмент, годовой бюджет, почти все использовали его в течение следующего столетия, чтобы пересмотреть потребности государства — и неизбежно их увеличить. Нетрудно увидеть, как со времени введения этой системы и до времени создания трудов Аврелия Виктора налоги становились все более тяжкими. Эффективность механизма эксплуатации, равно как и уровни самого чиновничества, не давала императорам более позднего периода разглядеть предупреждения, которые должны были бы их достичь, когда экономическая база империи неотвратимо рушилась.
ГЛАВА 10. КОМАНДНАЯ ЭКОНОМИКА
РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ЭКСТРАОРДИНАРНЫХ ПОВИННОСТЕЙ ПРИНЦИПАЛАМИ НЕ ДОПУСКАЕТСЯ, И ПОЭТОМУ ПУСТЬ БУДУТ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ РЕКТОРЫ ПРОВИНЦИЙ, ЧТОБЫ САМИ ОСУЩЕСТВЛЯЛИ ЭТО РАСПРЕДЕЛЕНИЕ...
ЧТОБЫ НЕ ЗАБЫТЬ, ПУСТЬ НАПИШУТ, СОБЛЮДАЯ УКАЗАННЫЙ ПОРЯДОК, ОБ ОБЛОЖЕНИИ СРЕДИ БОГАТЫХ, ПРОСТЫХ И НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫХ.
ЗАКОН КОНСТАНТИНА, 328 г.
Когда в высокопарных объявлениях конца правления тетрархов встречаются слова о «нашей счастливой эпохе», эта официальная формула на самом деле имеет некоторое отношение к действительности. Примерно к 300 году действительно настал конец постоянным вторжениям и гражданским войнам, которые шли на протяжении всей жизни императоров и их солдат. Границы почти везде были укреплены, войска послушны, плодам крестьянского труда ничто не угрожало. Города восстанавливались, землю вновь вводили в сельскохозяйственный оборот. Если какой-либо из правителей путешествовал со своей свитой из города в город по одной из основных дорог, то при взгляде на свои земли он мог в целом быть доволен. Конечно же, из некоторых регионов поступали неблагоприятные отчеты, но общая картина (насколько ее вообще можно было обобщить) свидетельствовала об улучшении, о возвращении благословенного покоя. Почему же тогда цены продолжали так угрожающе расти?
