Бубны тугие гудят в их руках и пустые кимвалы,
Хриплые звуки рогов оглашают окрестности грозно,
Ритмом фригийским сердца возбуждает долбленая флейта:
Свита предносит ножи — необузданной ярости знаки,
Дабы сердца и умы толпы нечестивой повергнуть
В ужас священный и страх перед мощною волей богини,
Лишь колесница ее в городах появилась обширных,
И одаряет она, безмолвная, благами смертных,
Путь перед ней серебром устилает и медной монетой
Щедрой рукою народ, и сыплются розы обильно,
Снежным покровом цветов осеняя богиню и свиту.
[252]
Обряды персидского культа героя-спасителя Митры, невероятно популярного среди солдат поздней империи, проходили в подземных храмах-пещерах, как тот, что был обнаружен в лондонском Сити и сейчас виден на Куин-Виктория-стрит. Сюда входили такие испытания как клеймение, пост и бичевание. Было семь ступеней инициации, соответствовавших семи небесным сферам, а во время основной мистерии разыгрывалось путешествие бессмертной души человека по жизни, на семи этапах которой она получала знания и возможность по одному избавиться от греха гнева (Марс), лени (Сатурн), алчности (Меркурий), похоти (Венера), честолюбия (Юпитер) и т.д.; после смерти человека за его душу боролись силы света и тьмы, и если хорошее в человеке перевешивало, его душа возвращалась в обитель солнца и света.
Большинство культов давно уже были популярны в империи и ни в коем случае не собирались конкурировать с официальными культами государства. Несмотря на то, что последователем культа мог стать не каждый, эти малые религии не требовали абсолютной верности, и человек мог быть одновременно последователем нескольких культов. Но постепенно на первый план выходил новый аспект религии — обещание личного бессмертия. Оно рассматривалось как награда или освобождение, компенсация за страдания в земной жизни, безмятежность или экстатическое единение с богом, как спасение из огненном геенны или от забвения — в любом случае земная жизнь человека уже не считалась его истинным и имеющим значение существованием. Все культы предлагали инициируемому обрести новую, внутреннюю духовную сущность: он рождался вновь, очищенный, перерожденный, исцеленный, просветленный, не через свои общественные деяния, а, как правило, через аскезу и воздержание, частное, требующее одиночества исцеление души.
Это была личная религия в современном понимании, никак не связанная с соблюдением гражданином законов государства и ритуалом государственных культов, с традициями его народа или социальной принадлежностью. Братство посвященных образовывало иные связи, размыкая границы прежних социальных групп. Альтернативное и куда более значимое различие проводилось между рожденными и возрожденными, спасенными и проклятыми, пробужденными и теми, кто по-прежнему блуждал во тьме. Особенно это было значимо для гностиков и христиан: «истинной» жизнью человека считалась его прямая личная связь с Богом, не имевшая никаких обязательств перед обществом. Началось постепенное ослабление общественных социальных различий и уз и обязательств, неразрывно с ними связанных.
Весьма соблазнительно представить возросшую на фоне катастроф и бедствий III века популярность мистических культов как стремление людей бежать от незащищенности к обещаниям покоя в другой жизни, и тайным эзотерическим обществам. Однако, как бы ни усиливались эти тенденции при затянувшемся ощущении беды и разрухи, эти религиозные течения уже активно действовали во II веке; на пике мира и процветания людей уже тянуло к загадкам, как видно из посвящения Марка Аврелия в таинства Элевсинских мистерий. Однако можно утверждать, что во время бедствий прежние боги-покровители государства и города не справились с задачей. Религия, епархией которой является благотворная опека человечества, а точнее сказать — félicitas существующего общества и государства, недолго продержится при их явственном распаде (несомненно, именно поэтому позднее Августин безопасно поместил свой нерушимый Град Божий в нематериальном мире).
По мере того как города приходили в упадок от набегов, гражданской войны и экономического разорения, их культы естественным образом слабели вместе с ними. Лишь немногие из обеспеченных граждан могли позволить себе замещать должности жрецов или оплачивать общественные празднества, не говоря уже о восстановлении храмов, которые разрушались вместе с театрами, форумами и базиликами, лишенные своих статуй, сожженные во время разграбления города или разобранные на материал для срочной постройки оборонительных стен. Богам по-прежнему приносили жертвы и скромные подношения, молились, делали хвалебные надписи, однако устроить пышный публичный праздник было намного труднее. Физическое уничтожение алтарей и храмов ясно показывало, что боги, как и города, в которых они жили и которые защищали, постепенно слабели. Все главные понятия традиционной государственной религии Рима — Рах, Pietas, Felicitas, Prosperitas, Victoria, Concordia — стали для большинства людей столь же сомнительными, как и дрянные монеты, на которых они провозглашались. Разумеется, люди путали причину и следствие, связывая злую судьбу убитого императора с приходом голода, а отказ от какого-либо дорогостоящего празднования — с военным поражением; но общий вывод был неизбежен: небеса, если и были обитаемы, молчали.
Все это в совокупности дало заряженную атмосферу повышенной религиозной чувствительности среди людей всех сословий, чиновников и солдат, образованных и неграмотных, которую не могли удовлетворить привычные гражданские культы. Самый простой вывод отсюда таков: произошел фундаментальный сдвиг в общественном сознании, обратившемся прочь от эллинистического понятия о живых богах природы к трансцендентному духовному бытию, лежавшему по другую сторону жизни. Этот сдвиг, описанный и ненавидимый Ницше, хорошо виден в искусстве конца III и IV веков: от тела — к душе, от естественной формы — к абстрактным символам. Перемена произошла на самых различных уровнях. Философия, в которой в то время доминировал неоплатонизм, медленно, но неуклонно приближалась к религии. Пользовавшийся значительным влиянием Плотин, умерший в 270 году, учил, что цель человека — освобождение души от низменного материального мира иллюзий и возвращение к ее изначальной общности с неизменным Единым, первоначалом всего сущего. В его едином, неизменном космосе познаваемый мир материи и людей является низшим по сравнению с отрешенностью и покоем мира чистого разума. Ученик Плотина Порфирий, современник Диоклетиана, развил эту доктрину, чтобы оправдать существование оракулов, астрологов и магов и примирить с ними практически все верования традиционных культов. Философия более не ограничивалась поисками мудрости: ее цели и, во все большей степени, методы становились похожи на цели и методы религии: нужна была не добродетельная, цельная жизнь, реализовавшая себя в этом мире, а рецепты спасения от него.
Язычники все активнее искали порядок и единство в своем политеизме, который часто именуют синкретизмом. Многие боги не то чтобы исчезали; но, поскольку их сущности так легко сливались воедино, основное внимание уделялось сокрытому высшему божеству (summus deus), которое находилось выше и дальше от людей, тогда как прочие боги считались его младшими коллегами или даже разными обличиями. Имена были не важны — важен был принцип объединения. Присутствие высшего божества, известного по многим символам, чья сущность была более таинственна, чем у знакомых богов-олимпийцев, но охватывала и их, отвечало потребностям растущего числа людей в те смутные времена. Новое настроение в обществе не ослабило традиционную религиозную терпимость — скорее наоборот. Оно было направлено не на монотеизм, исключающий все прочие культы, а на более открытое единение множества объектов поклонения. Самый значимый шаг в этом направлении был сделан Аврелианом, который учредил наряду с культами старых богов Рима культ Sol Invictus, Непобедимого Солнца, верховного божества — хранителя императора и государства. Помимо своего сходства с Митрой-Гелиосом божество Sol Invictus с готовностью было воспринято греческими и римскими почитателями Аполлона, светоносного бога. Но его роль верховного бога была даже важнее его сущности: сторонники консервативных верований могли считать Непобедимое Солнце и Юпитера воплощениями одного и того же божества.
