Проблема стабильности и наследования трона была тщательно решена, хотя и не так, как это предполагал Диоклетиан. Верность династии вновь перевесила искусственные узы, созданные тетрархией. Но, несмотря на личный пример Константина, правление одного императора из одной столицы отныне было исключением, а не нормой. Наследники Константина заново открыли для себя старую истину, что империя слишком велика, а ее враги слишком многочисленны, чтобы ею можно было управлять в одиночку. После смерти Константина в практику вошло правление парами — с родичами из императорской фамилии (или назначенными соправителями): так правили Констанций и Констант, затем Галл, затем Юлиан; следом были братья Валентиниан и Валент, потом Грациан и Феодосий. Образцом подобного успешного совместного управления государством было правление Диоклетиана и Максимиана. Периодически возникали интриги, перевороты и гражданские войны за пурпурные одежды императора, но их было гораздо меньше, чем в III веке. Армия все так же требовала задабриваний и по-прежнему сохранила церемониальную роль в выборе императоров (и узурпаторов), но теперь уже не было возврата к прежней упорно держащейся за власть военной анархии, в которой трон мог занять любой могущественный полководец.
У этого важнейшего достижения есть несколько причин. Новая, возвысившаяся позиция императора, теперь главенствовала над двумя полностью разделенными ветвями гражданской и военной власти. Армейские военачальники стали влиятельными, почитаемыми, требующими бережного обращения функционерами внутри единой системы управления империей. При Константине стало больше пеших отрядов полевой армии, но сами они уменьшились по количеству людей: «легион» теперь состоял примерно из тысячи человек — для большей подвижности, но и, можно предположить, чтобы сделать руководство таким легионом более безличным. Военный дукс или comes поздней Римской империи командовал разнородной смесью единиц и в меньшей степени контролировал выплату жалованья и раздачу припасов; у него также не было никакой гражданской власти над занятой им территорией. Более того, германские офицеры, которых все более выдвигал Константин, не имели социальной или административной подготовки и не могли бы занимать кресло римского магистрата. Организовать мятеж было возможно, но сделать это теперь было гораздо труднее, а в нескольких кризисах IV века местные гражданские чиновники отмежевывались от восстания и упрямо хранили верность далекому императору, который назначил их на эту должность.
«Варварские» военачальники и солдаты высоко ставили кровное родство и личную верность (в противовес римскому праву, которое они едва понимали), что естественным образом принуждало их защищать наследственную династию. Что еще более важно, достигая высших командных чинов, они прекрасно знали, что никогда не смогут сами стать императорами. Владея силой меча, они по-прежнему оставались в повиновении у силы культуры и воспитания цивилизации.
Новый порядок, установленный в IV веке, решил множество проблем, но ценой создания новых, с которыми временно удавалось справляться или которые еще не проявили себя, но позднее выросли до более угрожающих размеров. До тех пор пока императоры оставались могучими монархами, верховными командующими на деле, а не только по титулованию, германский элемент армии можно было удерживать под контролем. Однако социальный барьер, не позволявший добиться трона командирам-германцам, вместе с тем не давал им стать органичной частью государства и цивилизации, на защите которой они стояли. Долгое время чаша весов склонялась в сторону Рима: эти люди, первоклассные воины, преданно сражались против врагов, этнически приходившихся им родичами. Но по мере германизации армии ее командиры, такие как Дагалайф, Арбогаст и Сильван, словно китайские полководцы, сосредоточили в своих руках ключевые линии власти, которую нельзя было ни официально оформить, ни бесконечно удерживать под контролем, пользуясь социальными различиями.
Рим испытывал острую нужду в людях, поскольку число сельского населения, особенно в западной части империи, до сих пор не восстановилось после кризиса III века, несмотря на восстановление безопасности. Налоговое бремя, лежавшее на небезграничных сельскохозяйственных ресурсах империи, достигло невыносимых масштабов, во много раз превысив размер налога ранней империи: теперь от народа требовалось поддерживать куда большую армию, раздутый государственный бюрократический аппарат, а помимо него — все увеличивающуюся бюрократию христианской церкви. Города так и не вернули себе прежнего положения. Богачи предпочли не возвращаться, но сосредоточить свою власть в обширных земельных владениях. Мелкие земледельцы и крестьяне были куплены, закрепощены посредством налогов и постепенно исчезли как класс, особенно на западе. И в городе, и в сельской местности практически исчез средний имущественный слой населения. Императоры, видя эти симптомы, честно пытались остановить процесс, но поскольку главной его причиной было функционирование государственной машины, а высшее чиновничество и духовенство сами были крупными землевладельцами, то государство по сути оказалось привязано к земельной аристократии, что бы оно об этом ни думало и что бы ни провозглашало в своих судебных решениях.
[333]
Чересчур разросшийся в верхних слоях аппарат по-прежнему поддерживал государство. При всей сложности и дороговизне его механизмов он справлялся с основной задачей всех государственных бюрократий — ограничивал разрушения, причиненные неизбежной борьбой за власть, идущей у трона. Но при неослабевающем внешнем давлении римское государство теперь располагало меньшим количеством ресурсов. Там, где Диоклетиан предполагал приблизительно равномерное распределение, справедливый вклад в общее дело, с течением веков становилось все очевиднее существование чего угодно, только не справедливости.
ГЛАВА 17.
ДОЛГОСРОЧНАЯ ПЕРСПЕКТИВА
ГДЕ ИСКАТЬ НАМ НАДЕЖДЫ, ЕСЛИ РИМ ПАДЕТ?
Св. Иероним
В 370-е годы разведка начала доносить командирам на границах империи, что племена по другую сторону Дуная переживают потрясения совершенно иного масштаба, вызванные прибытием доселе неизвестного народа — гуннов: оглядываясь назад, можно сказать, что это событие повлекло за собой череду все более жестоких кризисов, которые навсегда изменили отношения Рима со своими соседями.
Родом с юга России, эти грозные кочевые орды, с их, казалось, непобедимой конницей, сокрушили и подчинили себе аланов, сломили остготов, а затем в крупной битве на Днестре разгромили вестготов и вытеснили их из Дакии. Предупреждение об опасности прокатилось по готским племенам. Огромные массы во главе с вождями-вестготами Алавивом и Фритигерном сдвинулись с места и отправились на поиски новой, более безопасной земли. Выйдя на северный берег Дуная, они с почтением обратились к владыке восточной части империи Валенту, прося дать им земли во Фракии, чтобы они могли там поселиться на обычных условиях дани и военной службы империи. Просьба была удовлетворена.
[334]
