Иммиграция, которая при поэтапном осуществлении могла бы обернуться на пользу империи, была погублена неумелым обращением. Уже само количество мигрантов было таково, что все расчеты и попытки контроля оказались бесполезны: «Чиновники, которые переправляли варваров на этот берег, пытались счесть их, что заранее было обречено на неудачу, но наконец бросили эти тщетные попытки».
[335] Императорская администрация не могла сразу справиться с размещением и обеспечением такого количества людей. У них по-прежнему осталась большая часть их оружия, они были голодны, а их бедой бесстыдно пользовались ненасытные чиновники Люпицин и Максим, которые продавали съестные припасы по непомерным ценам, из-за чего варвары даже были вынуждены отдать в рабство часть своих детей. В отчаянии они взбунтовались, разбили отряд Люпицина и принялись грабить Фракию, не встречая особого сопротивления. В этой неразберихе их родичи, остготы, тоже массово переправились через Дунай, беспрепятственно пройдя мимо охраны границы.
Угроза, которую представляли собой эти варвары, была так велика, что Валенту ничего не оставалось, кроме как выступить против них войной. Воодушевленный частичными успехами местных командиров, он подошел к Адрианополю во главе своей основной полевой армии. Здесь он совершил еще два промаха. Он позволил искусному Фритигерну затянуть переговоры о мире, в то время как остготы подтянулись и еще усилили его и без того немалую армию. Однако самого Валента убедили не дожидаться прихода армии Грациана, двигавшейся с запада, а сразу дать бой. Переговоры были прерваны, и вопрос должна была решить битва 9 августа 378 года. Левое крыло римской конницы успешно начало бой, но из-за отсутствия поддержки других войск не сумело пробиться к лагерю варваров. Затем римских конников обратил в бегство могучий удар объединенной конницы готов, аланов и грейтунгов; они окружили оставшуюся без защиты пехоту. Пехотинцы оказались в безвыходном положении: они не могли двинуться или совершить маневр, находясь под угрозой метательных орудий и тяжелой конницы:
Небо скрылось из глаз за тучами пыли и отражало ужасные крики; стрелы, несущие смерть со всех сторон, всегда находили свою цель, ведь невозможно было предсказать, откуда они прилетят. Когда варвары хлынули вперед всей неисчислимой ордой, давя людей и коней, и от тесноты некуда было отступить и некуда бежать, наши воины, исполнившись презрения к смерти, рубили врагов, сами падая под их ударами. С обеих сторон под ударами топоров лопались шлемы и доспехи... земля, скользкая от крови, не давала опоры, поэтому они могли лишь напрягать все свои силы, чтобы подороже продать свою жизнь. Они отражали врага с такой яростью, что некоторые были убиты оружием их собственных товарищей.
[336]
Через несколько часов все было кончено. Остатки римлян бежали с наступлением ночи. Сам император Валент был где-то среди груд тел погибших, а его армия потеряла две трети своего состава — почти 40 000 отборных солдат. Катастрофа была сравнима с поражением при Каннах шестью веками ранее — а ее последствия для состава и духа войск в этот критический момент невозможно было оценить. Потрясение от поражения при Адрианополе прокатилось по всей империи. Вестготы в полном составе обосновались на территории Рима — уже не как просители или подданные, но, как считали они сами, на правах завоевателей.
Преемник Валента Феодосий понял, что пытаться прогнать их не только невозможно, но и, с учетом ослабленной численно армии, даже нежелательно. Искусно используя укрепленные города и цитадели, которые, как выяснилось, готы взять не в состоянии, он обуздал их грабежи, восстановил дух в войсках и одержал несколько побед, которые были скорее престижны, чем ценны с точки зрения стратегии. Однако благодаря этим успехам Феодосий смог принудить варваров подписать мирный договор в 382 году, законно придав им статус федератов в Нижней Мёзии и обязав предоставлять по требованию военную помощь.
Феодосия привел к власти Грациан, сочтя его наиболее подходящей кандидатурой на случай чрезвычайных ситуаций. Это был энергичный и хитроумный правитель, который сумел разместить готов и восстановить свою армию, изучив тактику готской тяжелой конницы и призвав под свое знамя множество готских воинов. Ему удалось выиграть две масштабные гражданские войны против западных узурпаторов Максима (в 383-м) и Евгения (в 394-м). Однако сами меры, к которым ему приходилось прибегать, показывали, что он не питал никаких иллюзий и ясно видел, насколько ослабела империя перед лицом внешней угрозы. На первый взгляд, поселение варваров было просто продолжением давно воплощенного курса иллирийских императоров. Но это было не так. Эти поселения устраивались после победы Рима, людей в них тщательно распределяли по территории и распространяли на них действие римских законов и администрации. Федераты же были целыми германскими племенами, вооруженными и сохранившими и своих вождей, и свою политическую идентичность; их связывал лишь хлипкий «договор» о предоставлении военной помощи — эта мера, которую объявляли свидетельством дружбы, на самом деле демонстрировала слабость и острую необходимость заключить мир.
На бумаге военная мощь и организация Рима в конце IV века по-прежнему выглядели крайне внушительно: совокупный размер восточной и западной армии составлял около 600 000 человек. Но и это было иллюзией. Две трети этой армии были лимитанами, отрядами неподвижной крестьянской милиции, на боевых достоинствах которых весьма негативно сказалась их изоляция. Значительная часть основной полевой армии была, по сути, привязана к той или иной провинции; во многих случаях это были повышенные в ранге отряды лимитанов разнообразной эффективности: легионы, которые в таком количестве представлены в Notitia Dignitatum, были небольшими легкими единицами пехоты, которые ничем не напоминали отлично обученные легионы прошлого. Среди лучших боевых единиц большую часть составляли германцы во главе с собственными командирами — зачастую их даже номинально не считали римскими гражданами: они были просто наемниками на краткосрочном договоре, чьи дома и родное племя находились по ту сторону границы.
Точка зрения, рассматривающая этих германцев как вполне самосознательную «пятую колонну», несколько преувеличивает размеры тевтонской угрозы; однако тот факт, что столь многие германские офицеры прекрасно понимали особенности военной системы, находящейся под их командованием, и состояли в некотором родстве с врагами, с которыми им приходилось сражаться, неизбежно означал смену мировоззрения и реального баланса сил. Наемники дрались исключительно за золото и не имели ничего общего с провинциалами, которых защищали. Они сражались весьма неплохо, однако для магистров конницы и пехоты стало вполне благоразумным тщательно планировать, против каких врагов можно было использовать германские отряды, а против каких — нет. Опытный германский вождь, такой как Фритигерн, вполне мог собрать сведения о слабых местах империи и передвижениях войск, чего не бывало еще век назад. Такие вожди больше не держали римскую военную машину в страхе, но просчитывали ее сильные и слабые стороны в точности так же, как это делали римские полководцы в отношении их самих. Рим лишился своего запаса военного превосходства: оба противника становились похожи друг на друга.
