– Прости меня, – всхлипываю едва слышно, но рука на моей голове напрягается, замирает, а потом продолжает гладить по волосам.
– Эх, ты, маленькая, это я должен просить у тебя прощения.
Кажется, на этом я и провалилась в гнетущий беспокойный сон. Мне снится всё сразу и ничего одновременно. Вспышки, приносящие лишь жалящую боль, сжимающие сердце стальными тисками.
Просыпаюсь ближе к вечеру, когда закатное солнце оранжевым светом врывается в низенькие окна и заставляет пылинки танцевать в своих лучах. Подняться с кровати нет сил, да и желание напрочь отсутствует.
На выручку приходит дядя. Заглядывает в комнату и улыбается так, словно никогда-то мы с ним не расставались и вообще, никогда не ссорились и не ворчали друг на друга.
– Проснулась? От и хорошо, от и ладненько. А я там блинов напёк, молочка прикупил и сметанки, твоей любимой.
Пока он говорит, подходит к кровати и берёт меня за руку. Осторожно поднимает, а я не могу возразить ему в ответ, потому что дядя не даёт мне вставить и слова.
– Окромя блинов ещё и уха есть, вчера на рыбалке был, хорошо ещё, что не продал. Уха сладкая вышла, мёд и мёд.
Так, за непрерывным разговором оказываюсь за столом, где уже занимает почётное место довольная Ласка. Увидев меня, она спрыгивает со стула и усиленно трётся об ноги. Я пытаюсь выдавить улыбку, но не выходил. Губы будто свело, да и тело я своё ощущаю, будто чужое, мне не подчиняющееся.
– Чайку с травами сам заварил. Хотя, как сам, сборы твои из сарая взял и… вот…
Наконец, слова у него заканчиваются, и я беру в руки огненную кружку, но рук не обжигаю. Вообще ничего не чувствую.
Дядя напряжённо смотрит за моими действиями.
– Криска, обожжёшься ведь, – не выдерживает и отбирает у меня кружку. Дует на неё, развеивая клубящееся облако пара. А я смотрю прямо перед собой, лишь краем глаза отмечая его действия.
Этот так странно – вновь оказаться здесь.
Поднимаюсь на ноги и вновь иду в комнату. Дядя пытается остановить меня, говорит что-то о вкусных ягодах, которые от тоже собрал и вообще…
– Не надо, – прошу его и понимаю, что по щекам вновь катятся слёзы. Он отступает и вскоре я остаюсь одна, чтобы вновь насладиться такой желанной тишиной.
Слёзы высыхают слишком быстро, чтобы перерасти в форменную истерику. Долго смотрю в одну точку и ни о чём не думаю.
Скрипнула дверь, а я и не подумала повернуться. Тяжёлый вздох дяди и тихое:
– Иди хоть ты к ней, – и следом пружинистая кровать проминается под весом урчащей Ласки. Она не пытается обозначить своё присутствие, напряжённо всматривается, так что я кожей чувствую её взгляд, и, наконец, укладывается прямо на мои ноги.
Когда за окном всплывает обрубок месяца, нагло заглядывает в комнату, то и дело подмигивая, скрываясь за редкими вяло плывущими облаками, я снова проваливаюсь в беспокойный сон.
Кажется, в таком бессмысленном хаосе проходит несколько дней, или даже недель. Время тянется или несётся, я не замечаю. Дядя не оставляет попыток вывести меня из свалившего оцепенения – кормит едва ли ни силой, заваривает какую-ту бурду, утверждая, что этот сбор непременно поднимет меня на ноги. Я не чувствую вкуса, запаха, и, самое главное, не вижу смысла во всех этих плясках.
Если не хочется есть, значит мне не надо этого. Всё же просто.
Очередное утро начинается с грохота и зябкого воздуха, который ворвался в комнату из распахнутых створок окна.
– Всё, хватит! – хлопает родственник по ногам ладонями, от чего дремавшая Ласка едва ли не подскакивает на месте. Недовольно выгибает мохнатую спину, фырчит, но через мгновение соглашается с заявлением дяди Росма.
Самым наглым образом с меня стягивают одеяло, мурчащая же предательница недвусмысленно бодает в бок и мурзится, не скупясь выражая недовольство. Дядя от неё не отстаёт – вытаскивает из сундука моё платье (и когда только успел мои вещи разобрать?), пристально рассматривает его со всех сторон, будто прикидывает, подойдёт ли наряд под выдуманное им мероприятие. И удовлетворённо кивает.
Из кровати меня всё же вытряхивают, несмотря на вялые протесты. Потом заставляют надеть платье, причесаться. А когда я выполнила всё, что приказали, и вознамерилась вернуться в кровать, вывели на улицу, где в упряжке нас уже ждёт старая Кроха, и поверх телеги нагружены ящики с овощами и фруктами.
– А ты что думала? – заметив моё удивление привычно ворчит дядя, только теперь за этим ворчанием я вижу куда больше. – Нечего тунеядством страдать, я один всё это не продам. Что за молодёжь пошла? Совсем стариков не жалеет.
Вот так, под его брюзжание мы и отъезжаем от двора. Правда, Ласка увязывается с нами. На правах хозяйки садиться между мной и дядей Росмом. И свысока осматривает всех, кто попадается нам на пути.
А горожан много. И все они смотрят на меня странно, будто привидение увидели. Но только примостившись у Башни Удачи я понимаю причину столь ярого интереса:
– Вот, Криска приехала проведать меня, старика. Помочь с урожаем. Он в этом году вышел на славу. А всё благодаря ей!
И так красноречиво он расхваливает меня, что я уже и сама верю всему сказанному. Сначала неуверенно, а потом всё смелее растягиваю губы в улыбке, набираю полные сумки то помидор, то кабачков, то огурцов, привычно расхваливаю что овощи, что фрукты. И в груди будто невидимый камень крошится и испаряется, оставляя лишь горький осадок в самом дальнем уголке души.
Сколько лет я мечтала сбежать от всего этого? А сейчас поняла… Я вернулась домой.
День пролетает незаметно. К тому времени, когда ящики опустели, и довольные покупатели медленно расходятся по домам, я чувствую себя уставшей. Уставшей, но счастливой.
И только мы собрались уезжать, даже всё на телегу погрузили, как со стороны раздаётся дребезжащий голос:
– Кристианочка, милая, это ты? – госпожа Ворчикои. Она спешит к нам, неприлично высоко задирая пышную юбку ярко-розового платья с рюшами. Впрочем, как такового платья было на порядок меньше, чем рюш.
Я действительно рада её видеть. Улыбаюсь и делаю шаг вперёд.
– Здравствуйте!
– Здравствуй, моя дорогая! Я так рада, что ты приехала. Я без тебя едва не пропала! Представь только, наш криворукий шаи Клихто не может банальной мази сделать от морщин. Самой обычной! Выручай, милая, выручай, я без тебя никак!
Улыбка медленно сползает с лица и из глубины души поднимает голову успокоившаяся было точка и обида. Я отступаю, медленно качаю головой и бросаю тихо:
– Простите, я не могу.
Она говорит что-то, явно возмущаясь, но я не слышу. Взбираюсь на телегу, сажусь на одну из перевёрнутых коробок и отворачиваюсь.
Мази, настои и крем… Мешочки с травами, сборы и лосьоны… Я сбежала от всего этого. Хотя, я не от этого сбежала, но…
