А может и ничего, что так оно вышло? Подумаешь Серый квартал… Что я, в нашем замшелом городке ни воришек, ни попрошаек не видела, и все мои соседи были исключительно знатного происхождения?
Пф… Нет, конечно! Так чего я тогда испугалась?
Может того, какая слава гремела на все окрестности об окраине столицы? Да только глупо ж это – верить сплетням и слухам, которые зачастую рождаются от скуки, вдруг напавшей на фантазёра да хорошего рассказчика.
Решено! Прежде чем руки опускать, надо на домик хоть взглянуть… Одним глазком. Вдруг там всё настолько ладно, да прекрасно, что я от радости буду прыгать, как козочка?
Искоса посмотрела на здание конторы, заметила покачнувшуюся занавеску в кабинете Брукса и погасила в себе все сомнения.
***
Как таковой границы между Жёлтым и Зелёным кварталом не было. Я пока шла по Малиновой улице, единственное, что отметила, так это позолоту, которой становилось всё меньше и меньше с каждым шагом.
Но улочки оставались такими же чистенькими и широкими, палисадники ухоженными и яркими, а дома уютными даже на первый взгляд. С ладных балкончиков, кованными решётками огороженными, свисали разноцветные горшки с цветами, стены и окна дышали новизной, и по мощёным дорогам важно выхаживали парочки горожан разного возраста.
А вот границу с Серым кварталом я заметила издалека. Это будто у художника вдруг краски закончились и часть рисунка он так и оставил не закрашенной.
И уютные домики, и ладные балкончики, и цветастые палисадники, и тротуары с ровными рядами витых фонарей – всё разом оборвалось, растворившись в серости и неприглядности.
Яркие витрины сменились безликими провалами окон, за которыми сложно было понять, что именно в какой лавке продаётся. На большинстве из них вывески либо выцвели и истрепались, либо вовсе отсутствовали. Для местных обитателей, судя по тому, как они проворно сновали из одной двери в другую, это никакой путаницы не вызывало.
Даже брусчатка под ногами кажется мне какой-то не такой…
Но я упрямо иду вперёд, с трудом рассматривая затёртые номера домов.
Семьдесят первый, семьдесят второй, семьдесят третий, тридцать седьмой, семьдесят…
Я останавливаюсь, едва не спотыкаюсь о валяющийся посреди улицы камень и резко оборачиваюсь.
Между семьдесят третьим и четвёртым домом, отодвинутый немного вглубь от дороги, стоит особняк, в наследство мне доставшийся…
С минуту молча смотрю, а потом от души ругаюсь:
– Да чтоб мне провалиться…
И как только у Брукса, этого Шмота непорядочного, рука поднялась написать «особняк»?! У нас у старой клячи Крохи хлев и то добротней выглядит! Нет, может когда-то, при должном уходе дом и можно было особняком величать, но уж точно не сейчас…
Стены, с потрескавшейся штукатуркой, что к тому же в нескольких местах отвалилась вместе с доброй половиной каменной кладки, облупившиеся окна с разбитыми стёклами, крыша с пробоинами, из которых, весело покачиваясь на ветру, торчали пучки травы.
А палисадник? Да он под стать дому… Засохшие коряги да вздыбленная земля с опутанными травой корнями…
Вот Криска, что бывает, когда глупые девочки, вырастают, а в сказки ещё верят…
И вот что вы мне прикажите с этим наследством делать? Наследовать?!
Стискиваю до боли зубы, и уже разворачиваюсь, как перед глазами разом картинка вырисовывается…
Городок, Башня Удачи, дядя Росм…
Соседи…
Последние встретят меня особенно «добро» и ещё долго будут мне припоминать, как я позарилась на столичный особняк, а получила кукиш, да к тому ж без масла.
Да так ярко я представляю их ядовитые ухмылки, и слова в спину брошенные, что делаю пару шагов и пинком покосившуюся калитку открываю.
Нет уж! Не дождутся они моего позорного возвращения! Дядя Росм мне денег дал, вот и приведу этот сарай в надлежащий вид. Отмою тут всё, отчищу, заблестит, как миленький.
Подбираю ключ, один из связки, самый массивный и позолотой украшенный, поворачиваю его пару раз в замочной скважине, и вваливаюсь в дом. Да так и застываю на месте, потому что внутри, в отличии от картины внешней, не то, что особняк нарисовывается, а целый дворец, правда размера весьма уменьшенного.
Вроде грибочки сомнительные я по дороге в столицу не срывала, и из рук незнакомцев ничего не брала, так откуда у меня это «видение»? Весьма реалистичное, должна заметить…
Жмурюсь с такой силой, что перед чернотой век яркие пятна расцветают, а потом глаза резко открываю, но вижу то же, что и до этого – пол, устеленный коврами заморскими, на стенах дорогие тканые обои с росписью, мебель, сесть на которую, мне думается, настоящее кощунство.
А как же сарай, куда я входила? Он-то куда делся? Не может же такого быть, чтобы снаружи – развалюха развалюхой, а внутри… такое!
Нет, родилась я не вчера, конечно же, и не мне удивляться волшебству да магии, но… Не в таком же количестве?!
Из дома я-таки выхожу. Не выдерживает моё сердце бедное такого счастья, того и гляди лопнет от переизбытка свалившегося на голову богатства.
Ставлю сумки на крылечке, отхожу на несколько шагов и вновь придирчиво осматриваю дом.
Пробитая да проросшая травою крыша никуда не делась, как и поколоченные стёкла окон. К последним я и направляюсь, чтобы убедиться, что внутреннее убранство мне всё же привиделось.
Встаю на носочки и заглядываю в комнату, ту самую, где я только что видела и ковры, и обои вычурные, но… Вижу лишь изъеденные временем доски, мхом облюбованные, чёрную пасть полуразрушенного камина и стены, на которых кроме тёмных подтёков да плесени ничего и нет.
Вот что нормальный человек в таком случае сделал бы? Правильно! Обрадовался! Потому что тут убранство внешнее с внутренним совпадает и не придётся искать целители для непутёвый головы.
А я что? Я злюсь… И со всех ног несусь обратно к двери.
Распахиваю её, влетею внутрь и с жалобным «хр-р-р» проваливаюсь под пол. Ну, как, проваливаюсь, по щиколотку только. Прогнившие доски не выдержали моего праведного гнева и решили отойти в мир иной, где им участь более радужная уготована.
– Куда? – хриплю сдавленно, ощупывая взглядом и пасть камина и плесень на стенах. – Куда всё подевалось? – кое-как справляюсь с нахлынувшими чувствами и пытаюсь не разреветься.
Зачем, спрашивается, выходила? Жила бы себе в замке богатом и беды не знала, а теперь… вот это вот всё.
Стою я долго. Бурчу, причитаю, ругаю почём свет и тётушку новоявленную, и доверчивость собственную, и Шмота, к благородным господам отношения не имеющего, и вообще, свет целый. Почём знать, сколько ещё б я жаловалась, покуда не вспомнила – сумки-то, с вещами да с деньгами настоящими, а не вымышленными, я на крылечке оставила.
