Она не может кричать: видно, что боль разрывает до безумия сильно: глаза вращаются как сумасшедшие. Он рычит от удовольствия, и от того, что делает ей больнее, испытывает еще большее наслаждение. В какой-то момент даже закатывает глаза, протаранив ее нутро со всего размаха и ощутив вибрации ее ужаса.
Черт знает, как долго он будет так ее трахать, мне в любом случае нужно спешить. Обхожу их на волчьих лапах по кругу, целюсь, чтобы прыгнуть на него со спины и прокусить сонную артерию.
Но вдруг Клауд рычит на весь лес, запрокинув голову:
— Ты моя, моя! Моя! Ты принадлежишь мне! Да? Отвечай: да?
— Ддда, — хрипит она, полузадушенная его усилиями.
— Навсегда! Ты только моя! Мо… — он чуть отодвигает зад назад и тут же мощным рывком снова впечатывается в нее, поймав стон боли. — я! Моя! Никому не отдам тебя! Ни — ко — му!
Мышцы спины гуляют в бешенном ритме, и он будто похож на молнию посередине леса — такой же порывистый и грозный, цельный и страшный.
Но не для меня.
Я разбегаюсь, чтобы ударить со спины, и вдруг происходит то, чего не ожидаю, увлеченный только Клаудом: загнанный олень с другой стороны со всего размаха сбивает меня с ног. Скорость, с которой бежало животное, оправдывает себя: мощное тело зверя будто выбивает из меня дух на всем скаку.
Черт.
Клауд резко кончает, рычит, и я вижу снизу, как он оборачивается волком, все еще нависая над нагой женщиной. Олень подрывается и бежит в другую сторону, Клауд — за ним, а я недвижимо лежу, глядя, как та ревет, запрокинув голову вверх. В ее стоне — страх, боль, ярость, поруганная честь и достоинство, и еще очень много всего.
Но мне срать на нее. Клауд ушел.
Нужно достать его любой ценой. Уничтожить морально также, как он уничтожил меня.
И, глядя на ту, кого он так страстно трахал, понимаю, ЧТО мне нужно сделать. Забрать то дорогое, что есть у него и отомстить тем же способом, каким он разрушил мою жизнь.
Амалия
Необычный, странный запах тревожит и волнует. Не сразу, но я чувствую чужое присутствие и реагирую быстро и четко, несмотря на только что пережитое насилие. Очередное насилие. И потому даже не втягиваю носом воздух, а думаю только о том, как мне избежать встречи с неприятелем.
Внутри все болит и плавится, каждое движение причиняет невыносимое мучение, и я стараюсь скорее перевоплотиться в волчицу. Мне удается это сделать почти сразу же. И как только кончики ушей покрываются последней шерстью, подпрыгиваю в воздухе и несусь со скоростью света вперед, в дом, туда, где есть охрана. Неведомый зверь гонится за мной, но я хитрее: знаю этот лес как свои пять пальцев, и, если он бежит не разбирая дороги, я бегу прицельно, четко, аккуратно.
Темно, хоть глаз выколи. Но мне это на руку. Бегу, а в голове пульсирует мысль: неужели Клауд решил от меня избавиться и отдал меня еще большему зверю, чем он сам? От этой догадки холодеет спина и выпускаются когти. Поджимаю от страха хвост, но решаю: не время оплакивать свою судьбу.
Может быть, погоня за мной возбудит самца, и он решит отыграться на мне с большей жестокостью, поэтому я старательно ускоряюсь. В доме хотя бы на несколько минут меня ждет укрытие, а там я что-нибудь придумаю. Всегда придумывала. Потому до сих пор жива, несмотря на все старания Клауда.
Вдалеке слышен вой: муж расправляется с загнанным оленем. Благодарю бога, что тот выскочил так вовремя на поляну и отвлек его внимание на себя. Пока Клауд бежит за добычей, я могу восстановиться в образе волка. Несмотря на погоню неизвестного зверя, ухмыляюсь. Пронесло. Обычно Клауд любит заниматься сексом во время расправления над животным. Страшное и кровавое зрелище. Он чертов псих, помешанный на крови придурок, которому место в ветеринарке или психушке.
Но ничего. Придет время…
Жму лапой на тайник в траве и ворота открываются. Отлично. У меня есть ровно три секунды, чтобы прошмыгнуть в охраняемую зону. И этого времени мне хватает.
Раз — добегаю до ворот, по которым пущено электричество.
Два — делаю шаг вовнутрь.
Три — слышу, как они резко с лязгом закрываются за мной, чуть не задев кончик хвоста.
Четыре — уже на человеческих ногах шагаю к гостевому домику, где меня ждет душ и вечернее платье. Выбранное, конечно же, Клаудом.
Стряхиваю с себя липкое чувство пережитого унижения, включаю воду в кране такой же горячей, как содержимое котла в аду, и встаю под струи кипятка. Вода обжигает кожу, и я тру гелем для душа руки, грудь, шею с едва заметным затягивающимся шрамом, чтобы смыть с себя этот ужас ночи — последствия любви моего дикого мужа.
Запрещаю себе плакать, потому что красные глаза его еще больше раззадорят, и он снова начнет издеваться, куражась над моей слабостью.
Смываю с себя унижение, грязь, боль и ужас, страх и ненависть.
И вдруг слышу, как щелкает замок в двери. О нет. Клауд расправился с оленем быстрее, чем я ожидала, и он снова здесь, и мы слова наедине. Торопливо поднимаю ногу из-за бортика душевой кабины, тянусь за полотенцем, но застываю в немыслимо неудобной позе.
Клауд, обнаженный, грязный, весь в крови и земле, довольно ухмыляется.
— О, милая моя. Я рад, что ты решила меня дождаться. Ты знала, что мне нужно угощение.
Он будто бы мурлычет, но глаза его опасно блестят. Хватаю пушистое белоснежное полотенце и прижимаю к груди, чтобы хоть как-то прикрыть наготу, его возбуждающую. Но ему все равно.
Он берет меня за руку, отводит ее в сторону, нажимает на местечко под ладонью и пальцы сами собой разжимаются, отпустив полотенце. Ткань падает на пол, к его черным от земли ногам.
— Пойдем, — нежно приказывает он мне и я не могу ослушаться. Он снова включает воду, одной рукой регулирует температуру, встает в душевую кабину, и тянет меня за собой. Я перетекаю за ним, как ртуть, молчаливая и покорная — если он поставит мне сейчас от злости синяки, их не прикрыть платьем, настолько оно открытое.
— Милая моя, — шепчет он мне в волосы, вспенивая в руках гель для душа. — Ты ведь знаешь, как я тебя хочу?
Опускаю глаза. Вода, смывая с его тела налипшую грязь, освобождает его тренированное тело, но внизу становится серой. Намыленной рукой он оглаживает свою грудь — бицепсы играют под белой пеной — а второй проводит по поднявшемуся члену. Вперед — назад. Головка ныряет, пропадая в кулаке, и снова показывается, а я не могу поднять глаза на него, потому что боюсь, что он прочтет всю ненависть, которую я к нему питаю.
— Всегда хочу, — мурлычет он, дотрагиваясь до меня, пробуя на вес сначала правую грудь, потом левую. — Только тебя.
Его движения чуть ускоряются, и я молю Луну, чтобы на этом все и закончилось. Но нет. Не в этот раз. Он встает под струи душа, и вода мягко скользит по его поджарому телу, скользя по каждому изгибу, каждому шраму, каждой напряженной мышце.
