Он не смотрел на меня, и был отстранён. Создалось такое ощущение, будто он дает мне возможность сделать выбор, но при этом сам не уверен, готов ли.
— Я знаю твое имя, но ты не знаешь моего. Я — Алекс Райтер. И это не правда. Дада, ты не ослышалась. Я родился в российской деревне оборотней, и при рождении меня назвали Александром. А вот это — правда, как она есть. Почти три года назад я сбежал оттуда. Не один, — тут он замолчал, и вдохнул в себя воздух, как если бы затянулся крепкой сигаретой. — И два года провел в тюрьме твоего города.
От этой новости я подскочила как ужаленная и посмотрела в сторону двери. О, Луна. Она была приоткрыта. Похити…Алекс давал мне возможность уйти! Я озадаченно переминалась с лапы на лапу.
— Я не совершал преступление, которое мне инкриминировали, — продолжал он. — Это правда. Это была не просто подстава. Я просто ничего не мог и не хотел делать. Все два года, что я провел в тюрьме, мне кололи наркоту. Держали на шприце, чтобы я не мог перевоплотиться в волка и сдох скорее. И все бы так и случилось, если бы меня не оправдали благодаря одному человеку. У него свои счеты с моим врагом, меня они не касаются.
Слушая его спокойный рассказ о себе, я понимала: он не врет. Все, о чем он говорил — было правдой от начала и до конца, иначе воздух в комнате был бы совершенно другим.
Он впервые говорил так много и так откровенно, и я понимала, что другого такого случая больше не будет. Что-то сдвинулось в нем, произошло, и именно поэтому сейчас наступил период, когда ему нужно хоть немного побыть ЧЕЛОВЕКОМ.
Алекс…нет, не похититель — Алекс…
— Амалия, — он внимательно посмотрел на меня. — Твой муж должен ответить за свои грехи. И за один большой, самый большой грех в его жизни.
Он задрал голову вверх и будто бы провалился в воспоминания.
Дверь так и оставалась открытой, и на самом деле, я могла бы спокойно выйти. По крайней мере, добежать до двери первого этажа, но я этого не сделала.
Как говорят — твой враг — мой враг?
Чуть дернувшись, вытянулась на полу уже женщиной. Присела на край кровати к Алексу и задала вопрос, на который давно должна была получить ответ:
— Алекс… Зачем ты похитил меня? Зачем я нужна тебе?
Амалия
Он перевел на меня свои невероятно синие глаза и мое сердце забилось раненной пташкой, заключенной в маленькую не по размеру клетку.
— Ты должна была стать разменной монетой в моей войне с Клаудом.
Я кивнула, показав, что принимаю его слова. С моим, черт подери мужем, хотят воевать те, кто имеет хоть какой-то запас прочности, и хоть какое-то представление о морали. Но их единицы. И не все доживают до утра, потому что перейти дорогу мистеру Блэквуду и не поплатиться за это — нереально.
— Ты нашел кое-что у меня и забрал, — я взглянула на него из — под полуопущенных ресниц. — Значит, я больше не нужна тебе?
Не знаю, какой ответ я хотела услышать. Ведь если он воспользуется моим компроматом, то легко может сделать с Клаудом все, что угодно: сдать властям, отдать членам другой стаи оборотней для суда Линча, или даже самому совершить самосуд. А это значит, то теперь я ему не буду нужна для шантажа или вымогательства.
Но мое нутро, мое внутреннее «я» сопротивлялось, почему-то все внутри пыталось сказать мне то, что я была не готова услышать: я не хотела уходить. Мне не хотелось покидать мой плен, потому что тогда я бы лишилась тех крупиц внимания и заботы, что я не получала за последние годы своей жизни.
Это была какая-то не логичная ситуация, странные чувства: мне нужен был этот волк рядом, я хотела вдыхать его аромат, его запах, наслаждаться его близостью, ощущать его прикосновения на своей коже. Как же мне хотелось, чтобы все, что между нами произошло до того, как он раскрыл свою сущность, пропало. И я бы никогда не знала его, не ПОЗНАЛА, не ВКУСИЛА.
— Ты? — он перевел свой взгляд на меня, прошелся по обнаженным плечам, спине, рукам, ногам, и меня опалило волной. Казалось, что, если бы я была раздета, одежда бы вспыхнула на мне огнем. — Ты…
Вместо ответа он потянулся ко мне, поцеловал в плечо, а я не отстранилась. Он погладил мою спину пальцем левой руки и задержался возле татуировки — размазанной кляксы моей ужасной жизни. Я сжалась, ожидая вопроса, желая провалиться сквозь землю.
— Все мы имеем татуировки, — вдруг глухо сказал он мне в ухо, и моя кожа покрылась мурашками от его низкого тембра. — Кто-то — на коже, а кто-то — в груди, на сердце.
Я кивнула, опустила голову и сжала руки в замок на коленях.
— Это тату он сделал мне сам, в подвале, — от этого воспоминания во мне все перевернулось, сжалось и снова распрямилось. Глаза увлажнились, хотя я дала себе слово больше НИКОГДА не плакать, вспоминая об этом дне. И вообще — забыть, забыть как страшный сон, как ужасное видение, как самое постыдное, ужасающее злодеяние, причиненное мне, потому что бороться с этим у меня не было ни сил, ни возможности.
Я сразу почувствовала, как кожа будто бы снова загорелась от боли, когда игла проходила под кожу, когда чернила смешивались с кровью. Я мысленно вернулась в тот день: вот Клауд бьет меня по лицу, зажимает между ног так, что трещат ребра, хватает за горло. Ему все равно на жалобные всхлипы, стоны, практически предсмертную агонию: у него свой план, свое дело и ему нужно закончить то, что он уже начал.
— Это была годовщина смерти родителей, — еле слышно начала говорить я, не думая о том, слышно ли мой слабый голос. Я будто провалилась в беззвучный кокон, который окружил меня, облек все слова, эмоции, окружение, спрятав меня от всего настоящего мира. — Я уехала возложить цветы на кладбище. В другой город.
Рука Алекса остановилась, он прекратил очерчивать контуры татуировки, не касаясь букв. Его ладонь сжалась в кулак, практически в дюйме от моей кожи. Но впервые эта агрессия меня не напугала: она была направлена НЕ НА МЕНЯ, как это бывает обычно. И только эта мысль едва оформилась в моей голове, я чуть не разразилась слезами.
О, Луна, почему в моей жизни все настолько не нормально, что мне приходится вздрагивать от любого проявления человеческих эмоций, проявляемых мужчиной, ожидая какой-то страшной выходки?
— Он сам сделал тебе это тату, потому что ты поехала на кладбище к родителям? — его голос казался странно спокойным, но по тому, как учащено забилось сердце, как сбилось дыхание, было понятно: внутри него растет агрессия, которую невозможно удержать.
— Нет, потому, что я не сказала, куда еду.
— Почему ты не свела ее? Лазером?
— Ох, Алекс, — я отчаянно рассмеялась, чувствуя надвигающуюся истерику. — Как? Я под колпаком. Даже у гинеколога я присутствую с ним. Нет. Это — его напоминание о том, кто выше, сильнее, кто больнее бьет.
— Почему ты вышла за него? Почему не развелась? — отрывисто спросил он, приблизившись еще на дюйм.
